Перебираю в руках пленки чужих воспоминаний.
Смех, улыбки, какие-то праздники, рождение детей, свадьбы, просто семейные посиделки.
И все это дорого людям.
Они запоминают каждую улыбку любимого человека.
А у меня?
У меня нет ничего этого.
В порыве бессильной злости смахиваю со стола всю пленку.
Три часа ночи, а я сижу на работе.
От того, что дома никто не ждет и даже кактус на окне грозится засохнуть.
Колючее растение, с которым мы так похожи.
Он цветет ярко-алыми цветами, почти неделю, и нестерпимо больно колется.
Так же, наверное, и я.
Ярко-алый и неистерпимо колючий.
Мне даже некого попросить вернуться назад, некому позвонить на Рождество или пригласить просто выпить вечером.
Мимолетные интрижки, одинаковые имена, не сложно.
Быть с кем-то близко. Трудно.
Неистерпимо трудно делить с кем-то свою свободу.
Я не умею быть нежным. Я не умею приносить кофе в постель или готовить по утрам.
Но я всего лишь могу нелепо зарыться в волосы лицом и молчать.
Я не умею говорить красивых слов.
Для всех вокруг, я диковинный цветок, развлечение.
Которое хоть как-то разбавляет скучную жизнь отдела.
Всегда смеется, раскидывает бумаги, не сдает вовремя отчеты.
Но кто бы знал, что отчеты все делаются в срок, а улыбка превратилась в оскал.
Но мне нельзя выходить из образа шута, да и зачем?
Зачем кому-то что-то знать?
Кого-то к себе подпустить? Наверное, не сумею.
Пусть все на расстоянии.
Любуются красотой этого цветка, но не подходят близко, у него слишком острые иглы.
На улице воют сирены и раздается обычный ночной шум.
Хорошо, что хоть на время перенесли наш отдел на землю.
Мне тут спокойней работается, наверное, я слишком человечен?
Не пристало жнецу думать о каких-то там чувствах и том, что ждет его кто-то дома или нет.
Доносится гул моря, открываю окно и, свесив ноги вниз, закуриваю.
От сигарет неприятно язык щипет, слишком много курю.
На улицах пусто, лишь иногда огоньки в окнах видно.
Снимаю очки, протирая уставшие глаза.
В Лондоне осень, в Лондоне мокро и мелкий дождь моросит.
Ветер в мою сторону, и на лицо мне падают мелкие капли.
Убираю руку, не открывая горячих глаз, прохладные дети воды на кожу садятся, приятно.
Передергиваю плечами, на улице не столь многим выше ноля, а я всего лишь в рубашке.
Да и ладно, если заболею, смогу немного отлежаться дома, хотя, зачем я там?
Наверное, как мебель. Все равно ничего не делаю.
— Ты замерзнешь.
Вздрагиваю. До боли знакомый голос.
— Ты почему до сих пор тут? Домой не пора?
— У меня к тебе встречный вопрос, отчего ты до сих пор на работе?
— Вопросом на вопрос отвечать не прилично.
Не разварачиваясь и выдыхая дым:
— Выкручиваешься, Уилл. Я отвечу, я не хочу домой, работы еще полно. Осень, сам знаешь, сколько смертей на это время года приходится.
— Не дерзи. Тогда ты сам должен догадаться, почему и я здесь.
Так и хочется ляпнуть, — что, дома никто не ждет, кроме поднадоевшего Рона и очередной бутылки виски?
То, что ты встречаешься с Ноксом, ни для кого из наших не было тайной.
Мальчишка влюбился в тебя по самые уши, бегал хвостом и в конце-концов, наш неприступный и холодный начальник сдался.
То, что ты предпочитаешь мальчиков девочкам, коих вокруг тебя еще со времен Академии было много, знала, наверное, каждая собака. Холодный и отстраненный ото всех, лучший ученик Академии, тебя хотели и добивались, а ты лишь поправлял очки и вежливо отказывал, а затащить тебя в кровать, было мечтой многих студентов и, чего лукавить, даже парочки молодых преподавателей.
Я же в это время прогуливал пары, веселился на каждой вечеринке и, в общем, честно вел развязный образ жизни.
С тех времен почти ничего не изменилось.
Ты так же предпочитаешь парней и тебя хочет каждый второй, а я... А я веселюсь, правда, уже не настолько искренне, как раньше.
— Рискну предположить, что работа?
— Догадлив, как никогда.
И вновь тишина. Почти тишина. Я спиной чувствую твои шаги.
Пальцы в волосы мои вплетаешь.
— Может, сходим куда-нибудь, выпьем?
Я удивленно оборачиваюсь.
— Я ослышался?
— Я серьезно.
Взгляд свой прячешь, волосы мои перебирая, еще со студенческих времен только тебе это позволялось.
Нельзя сказать, что мы были закадычными друзьями, но со всего курса ты общался лишь со мной.
Говорят, противоположности притягиваются? В нашем случае это было именно так.
Я частенько списывал у тебя все работы, а ты сидел и гладил меня по волосам.
— Зачем идти куда-то? У меня в тумбочке две бутылочки виски стоят. Льда правда нет, как и стаканов. Вспомним Академию, Спирс?
Киваешь, к столу моему подходя и тумбочку открывая.
— Немногословен, как и всегда, в принципе, — разворачиваюсь, спрыгивая с подоконника и окно закрывая, — я пожалуй свет выключу.
— Да, не помешало бы.
Ты не любишь свет. Ночной, сумрачный тебе по нраву. И задания всегда берешь ночные. Охоту на демонов чаще.
Негромким хлопком ладони отключаю свет, и теперь из освещения только, разве что, фонари за окном. А ты уже бутылки открыл и одну из них мне протягиваешь.
И как раньше, чокаясь бутылками, молча, без слов, лишь друг другу в глаза глядя, ровно четыре глотка, четыре обжигающих кома по горлу вниз, а потом лицом в плечо.
Голову назад откидываешь, на шее даже в темноте вижу как пульс быстро бьется.
Волнуешься? От чего же?
Хотя, просто так бы ты не пришел.
Закуриваю.
— Тебя тревожит что-то?
— С чего ты взял?
— Не отвечай вопросом на вопрос, я не первую сотню лет тебя знаю. Просто так бы ты не пришел. Да и пьешь ты редко, насколько я помню.
— Тебя это не касается.
Пожимаю плечами.
— Не касается, так не касается.
Ведешь себя как глупый мальчишка. Что же происходит с тобой, Ти Спирс? Машешь бутылкой в воздухе, значит еще по одной.
И снова чокаемся бутылками, и снова янтарная жидкость вниз по гортани.
А у тебя струйка с губ вниз потекла, руку протягиваю, стереть её, а ты щекой к ладони моей прижимаешься.
— Да что же творится с тобой такое?
Молчишь. Ты всегда молчишь, все слова из тебя мне выбивать приходилось.
— Скажи.
В ответ мотаешь головой, болезненно сведя брови и прищурившись.
— Скажи, по-хорошему прошу.
— Что значит по-хорошему?
— То и значит.
Смотришь на меня, сквозь очки. Осторожно снимаю их.
— Ненавижу, когда ты в очках.
— Ты и не ответил на вопрос, что будет, если я не скажу по-хорошему, что значит по-плохому?
— Скажи лучше.
— Нет. Нечего говорить. Мне нечего тебе сказать.
А голос дрожит, дышишь неровно.
— Честно?
— Да.
— Точно в этом уверен?
Киваешь головой.
За плечо и к себе притягиваю, губ не касаясь, но лишь глаза в глаза тебе смотря.
— Спрошу еще раз, тебе точно нечего мне сказать?
Облизываешься нервно, ком в горле глотая, а глаза напуганные. Молчишь.
— Значит, нечего.
Губ твоих касаюсь, на вкус их снова пробуя. Джим Бим с них слизывая. Дрожишь.
— А теперь?
— А теперь? — лишь секундный взгляд на меня, — теперь...— тянешь меня к себе, — мне все еще нечего тебе сказать.
В твоих глазах не приказ, просьба.
А со времен Академии ты совсем не изменился.
Ты никогда не умел просить в открытую.
Глаза. Читать лишь надо было по твоим темно-зеленым глазам.
За очками ничего не видно. Но без них, мне не нужно и слов.
Мне нужен ты. Я не забыл. Я помню, и ты, по всей видимости, тоже.
Ты совсем не изменился, Ти Спирс.
Ты так же дрожишь, стоит лишь провести кончиком языка тебе по уху.
Ты так же стонешь, когда я обрисовываю каждый позвонок твоей спины языком.
Так же шипишь, в кровь губы раздирая, когда укус за укусом на твоей шее и плечах оставляю.
И уже не просишь, молишь лишь:
— Еще...
Мне в шею жарко выдыхая.
В плечи мои вцепляешься, краснеешь.
Взгляд прячешь, не прячь, не получится же.
Губы мои жадно ловишь, как будто в последний раз.
Горько. Это не сладко. Это горько.
Ты отдаешь мне всего себя, до последнего крика, вздоха, полушепота.
Но только сегодня. Только на пару часов.
На пару часов ты весь мой.
Жадный, голодный, совсем другой.
И поцелуи твои до боли горькие, и слезы по щекам тоже горькие.
Я собираю их языком, замаливая за всех других их грехи тебе на ухо.
Сегодня ты мой. Сегодня тебе не будет больно.
Я вновь позволю тебе перебирать мои красные волосы, я вновь позволю уснуть, уткнувшись носом мне в шею.
Я буду гладить тебя по волосам и плечам с тонкой паучьей сетью вен.
Я буду этой ночью ловить каждый стон, каждый выдох с твоих губ.
Я буду целовать твои родинки, я буду считать твои ресницы.
Этой ночью я подарю тебе покой.
Этой ночью больше не будет горечи, этой ночью больше не будет боли.
Ты только тихо спи.
Ты только успокойся.
Прошу тебя, больше так не грусти.
Я умоляю, себя до такого больше не доводи.
Ты знаешь, я рядом, всегда рядом.
Еще с того раза, в моей нелепой квартире, со студенческих лет.
Пойми же глупый, кроме тебя, мне в этой жизни больше никого не надо.