— Твои «что» и «почему» сильно бьют по губам, поэтому ответить на них
иногда бывает просто физически невозможно. ©

Тусклый свет фонаря. Белоснежный снег режет глаза своей святой невинностью, но я знаю, что через пару секунд по дороге обязательно проедет машина и белое, некогда светлое, превратится в мутный грязный осадок, покрывший землю. Город шумит, как большой муравейник, герцами бьет по барабанным перепонкам, рождая желание поскорее убраться в тишину богом забытых мест, но я снова захожу в одно и то же здание – туда, где бьется в конвульсиях самый центр жизни, такая ненавистная мне сердцевина бестолкового человеческого существования.
Они без красок теперь, огни ночного города.
Развлекаться до тошноты — это стало моим кредо на жестокие месяцы, пропитанные гнилым чувством одиночества и потери, которые съедают меня изнутри, как только я остаюсь один. Стоит мне расслабиться на секунду — как они тут же вторгаются в мой разум, терзают мою душу, рвут в клочья всю мою сущность, заставляя молиться неизвестным богам о том, что бы сегодняшняя ночь обошлась без ночных кошмаров, уже ставших для меня традиционными.

Но каждый раз пальцы лишь сильнее сжимают ткань мягкой подушки, тело мнет простыни в смертельной агонии ещё ненасытнее, а разум, обесточенный внутренними страданиями, все также отказывается принадлежать мне.

Сон первый.
Он сидел у пыльного закрытого окна, на улице почти ничего не шумело; затхлый воздух помещения нуждался в спасительной дозе кислорода, но створки были запечатаны наглухо. Окно было грязным и старым, кое-где треснувшим, и изрядно исцарапанным чьими-то ногтями: казалось, стены навсегда впитали этот режущий кожу звук запечатанного в безумии крика. Крика стекла, пораженного таким грубым обращением с его некогда превосходной гладью.
Акира видел все это со стороны.
Он знал, что это Широгане сидел там, в кресле, словно тряпичная кукла, лишенная эмоций, стеклянными, мертвыми глазами прорезая затхлость и сырость помещения. Старые занавески, спутанные у его ног, текстильным проеденным сукном обвивали его лодыжки, словно змеи, но вовсе не стремясь ужалить — просто сомкнуть потуже кольца, лишая последнего осознания воли.
Тишина была разъедающей; где-то одиноко, совсем не слышно, прозвенел автомобильный сигнал. Акира не мог подойти ближе: какая-то неведомая сила путала его ноги, и он падал, разбивал колени в кровь, чувствуя, как все эти тридцать пять тысяч изящных, болевых иголочек теплой волной гнали свежие ощущения обреченности по его крови.
— Широгане!
Он обернулся. Бесцветное лицо, которое всегда было привычно-бледным, заставило сердце сжаться в тиски от новых ощущений, которые, в свою очередь, мягкими волнами струились по распущенным серебряным волосам. Но атмосфера… Тень что-то бесшумно шептала, то открывая, то закрывая обескровленные губы, которые Акира привык видеть только лишь яркими и живыми.
Не смотря на боль в коленях, он пытался подняться, но гравитация земли прижимала его лицо к грязному полу, словно убаюкивая маленького непослушного ребенка, прижимала его к полу, словно к своей собственной груди. Образ Широгане, сидевшего в кресле, таял на глазах, но повторял одно и тоже:
— Акира-кун, я…

Но услышать ему не позволяли.

***
Я снова начал драться на улицах. По началу — один, не говоря никому, куда я ухожу и что собираюсь делать, потому что так мне было легче избежать провокационных вопросов Айи. Порой мне казалось, что мои друзья – это не те люди, которые способны меня выслушать и понять, и я был даже благодарен им за то, что никто не стремился наладить со мной «потерянные связи». Хотя, мое сознание твердило, что мне просто дают время на то, чтобы пережить событие, так сильно повлиявшее на мою жизнь.
Их всегда было больше, чем меня, и всегда исход схватки был очевиден. Я специально подставлял свое лицо под чужой кулак, прежде чем нанести свой излюбленный удар, который мог отправить всех в глубокий нокаут даже на несколько часов. Но эта секундная потеря окружающего мира глазами, когда ты чувствуешь, как чужая рука впечатывается в твое лицо, в моем состоянии была равносильна легкому наркотику: оцепенение всех мышц, сознание, выбитое из тела, и полное отсутствие мыслей. Хотя бы на секунду. А потом – снова боль.
Кенго помогал мне, а потом, как же, как и всегда, жаловался на подбитый глаз и кровоточащую губу, хотя, после сражений с когучи, он стал более ловким и, может быть, более уверенным в себе, и все больше не походил на того прошлого Кенго, которого я знал с самого детства.
И это раздражало.

Меня, после исчезновения Широгане, вообще начало раздражать очень многое: скукота однообразных дней, уроки, крыша, холодный воздух собственной комнаты, даже приветливая улыбка на губах кассирши в продуктовом магазине казалось искусственной и впечатанной в её лицо «кем-то сверху».

Сон второй.
Он был по-королевски прекрасен, и Акире до безумия хотелось прикоснуться к нему. Но как только он сделал шаг вперед, то почувствовал, что его снова тянет к этой проклятой земле, и сопротивляться не было сил. Глаза уловили движение в углу комнаты; на полу образовалась проклятая пентаграмма, в центре которой оказался он, пленник своих же желаний и мыслей. Атмосфера пропахла ложью и озоном; на лице короля Синов была выбита ненастоящая улыбка.
— Рюуко.
Интонация голоса замораживала своим холодом. Его ногти впиваются в собственные ладони, причиняя боль, способную заглушить другую, ту, что способна перебить это чувство опустошенного неэмоционального холода, срывающегося с губ некогда принадлежащего ему короля.
Рей закрывает глаза и в помещении остается одна едкая темнота; фигуры пентаграммы вращаются в плоскости, бьют по лицу своим приглушенным фиолетовым светом, уничтожают. Но он сам – ярче этого отголоска в миллиарды раз, потому что он сам – есть истинный Свет. Глаза резко открываются одновременно со вспышкой слепящего потока:
— Вернись ко мне, Широгане.

Видение тает вместе с выступившей каплей пота на виске подростка.

***
После него я начал бояться спать. Синяки под моими глазами уже стали пугать окружающих, даже сенсей, на занятиях которой я нахожусь в лучшем случае раз в неделю, умудрилась впихнуть мне в руки целебную настойку из каких-то корней, которая уже через пару часов покоилась в мусорном баке тысячью стеклянных осколков. Мне не нужна ничья помощь.

Я старался причинить себе физическую боль, чтобы выбить из себя моральную, которая, как мне казалось, уже полностью слилась с моей душой, лишая способности жить. Изматывал себя в драках, резался осколками бутылок, заматывал руки бинтами, обрабатывал ссадины мазью, которая имела самый болезненный антибактериальный эффект, но ничего не могло помочь: тоска изгрызла мою душу, и я почти смирился с тем, что Широгане – это всего лишь плод моих амбиций, которыми я смог заразить несколько близких людей. Я ведь Никайдо Акира. Занять себя чем-нибудь на короткий период времени и заставить верить в то, что это мне действительно интересно абсолютно всех – это вполне в моей компетентности.

***

Грозовое небо расстелилось над городом нестиранным пуховым одеялом; черный цвет, потемневшие дома, деревья и чувство обеспокоенности, когда душа стремится убежать в пятки без особой на то причины. Я в последнее время не мог существовать дома. Почему-то все вокруг вдруг начало навевать странные воспоминания, которые никогда не принадлежали мне, так же, как и постоянное чувство дежа вю, преследующее меня повсюду. Прохожие торопятся по домам, к своим приторно-сладким семьям, боятся, что начавшийся дождь смоет с них все маски, и наружу всплывет, пузырясь, вся правда об их личинах: кто-то спит с сестрой лучшего друга, кто-то украл у соседа цветок из корзины, кто-то отрицает реальность и испытывает новую на прочность.

Пара шагов в сторону центральной улицы.

— Широгане?

И несколько секунд болезненного шока.

***
— Широгане!!
Его голос вдруг сорвался на крик, обжигавший прохожих своим устоявшимся безумием, но он все продолжал бежать вперед, к призрачной фигуре, расплескивая грязные серые, лишенные огней в отражениях, лужи, бежал за иллюзией, за видением, который грустным взглядом наблюдал за своим наказанием и ничего не говорил.
— Широгане…
Гром прогремел над его головой. Отрезвляющие капли дождя, небесного подарка для местных жителей, падали за шиворот черной футболки, вызывая мурашки. Акира остановился, словно ему приказали это сделать. Призрачная фигура остановилась тоже, беззвучно повторяя одно и то же. Осознание черной скользкой змеей скользнуло внутрь тела, заражая своим ядом все клетки организма, поражая все ткани и органы, вызывая внутреннее кровотечение.
Он не вернется?
Капли.
Холодные. Пустые. Мертвые.
Он не вернется.
И тяжелое осознание собственного поражения.

Сон третий.

— Акира-кун, ски дайо.
Ски дайо, ски дайо, ски дайо…
Она бьет по лицу, ночь. Свет луны, прозрачно-перламутровый, тонким шелком укрыл все предметы в комнате, даже часы перестали идти, израсходовав свою единственную батарейку – не забыть бы поменять, если начнется рассвет.
— Лжец.
Громко и в пустоту.
***
Осознание того, что он тут, рядом, из плоти и крови, блокировало все чувства, вызывая лишь одно: я больше не могу верить своим глазам. Слишком больно было ошибаться раз за разом, путать запахи и волосы с женскими, стоять несколько минут без движения, полностью абстрагировавшись от окружающего мира. Я чувствовал все время, что моя жизнь стремительно катится по наклонной вниз, все глубже и глубже погружаясь в пучину безумного, дикого отчаянья. Нехватка его в своем личном пространстве вызывала расстройство раз за разом, день за днем, холодный воздух бил по щекам, когда тусклый свет фонаря прорезал себе дорогу через падающие на тротуар листья. Осень — мое любимое время года, в ней нет той мерзкой опустошенности, что царит зимой, нет её холода; в ней нет жары, от которой не спастись даже в ледяной воде; нет весенней грязи и «паров влюбленности», от которых страдают все молодые люди, когда весна, ехидно улыбаясь, пришивает людей друг к другу.

— Акира-кун…

Такой знакомый, до боли знакомый голос, который мне так и не удалось вырвать из своих воспоминаний. Потому что даже они, мои воспоминания, были связаны этим голосом, пережаты и пропитанны этой особой интонацией, по которой его можно узнать всегда: в реальности, во сне, в своей голове. Он стал для меня проклятием, тем, которое изведет меня в могилу, может извести, способно. Именно поэтому я вырываюсь, дрожу как от лихорадки, когда он сам, первый, не я, делает шаги ко мне на встречу:

— Не подходи! Не подходи…

Блокируюсь, потому что не хочу снова сгорать и переживать все то, что я пережил. Мне не интересно ни то, где он был, ни то, как он смог вернуться, и почему он вернулся ко мне. Или, может быть, он просто вернулся за Рюуко?

Но ты игнорируешь меня, снова загоняешь в угол одним только прикосновением пальцев до локтя моей руки. Сжимаешь, чтобы вырываться было больнеее, но если я это не сделаю сейчас, в этом проклятом, забытом людьми месте в парке, ты пленишь меня окончательно: Рюуко сдался ещё в прошлой жизни, не смог погасить в себе соблазн, не смог погасить влечение к тебе и твоей, пропахнувшей миндальным и карамельным маслами, коже. Не смог не касаться твоих волос и губ, изученных им до каждой трещинки. Но я должен, я обязан...

— Акира, Акира...

Тщетно, я слишком долго отрицал твое отсутствие. Твой голос пропитал все вокруг, дерево, к которому прижата моя спина, падающие листья, покрывающие землю, даже воздух, который наполняет мои легкие. Наверное, именно поэтому мне так сложно дышать и держать глаза открытыми. Я сжимаюсь от твоих ласковых прикосновений, я успел отвыкнуть от их небывалой изящности. Ты наклоняешься ближе, целуешь мой лоб, проводишь пальцами по прядям моих волос — кажется, что ты тоже успел забыть это чувство? Прижимаешь к себе очень крепко, сжимаешь свою незримую удавку, и она уже заметно прорезает мою кожу, но это совсем не кажется мне болью. Рядом с тобой все становится на свои места, окружающий мир перестает вращаться, словно только что пущенная юла. Твое дыхание на моей шее, прерывистое, знакомое, желанное. Но я до сих пор не решаюсь тебя обнять, но знаю, если я этого не сделаю сейчас, ту частичку твоего сердца, которую я смог неосознанно украсть у самого себя, снова отвоюет Рюуко, и места для Акиры не останется.

Сжимаешь меня так крепко, что мне действительно становится тяжело дышать:

— Широгане

Обнимаю тебя за плечи, неуверенно, будто бы неумело. Мне приятно снова ощущать твою близость; ты поднимаешь на меня свои глубокие голубые глаза, в которых я замечаю свое отражение, твои волосы щекочут мое лицо, и невольно хочется улыбнуться; чувствую твои руки на моей талии, твое дыхание на моих губах...

— Ски дайо, Акира-кун.

Мягкий шепот вызывает волну мурашек, и я первым прикасаюсь к твоим губам.

***

Осень — мое любимое время года.