Подобных ей не доводилось лицезреть доселе. Ее заметил первым Ах - в руках у полукровки презренного, коий сжимал ее, как собственность свою. Потом поставил он ее на землю, и там она стояла среди прочих - своя среди чужих, чужая средь своих, сияющей луной меж тусклых, блеклых звезд.
Ах обратился к Уну - не словесно, но мыслью, что и речью им служила.
- Ах, - сказал Ах. - Какой цветок средь сорных трав расцвел! Услада сердцу, радость для очей!
- Ун, - согласился Ун. - Тот, кто сорвет его, тот счастье испытает, как и цветок, который он сорвал.
- Ах, - сказал Ах, - и лишь один стать должен тем, чьих рук коснется стебель этот нежный...
- Ун, - согласился Ун. - И тот единственный - не кто-то, а презренный полукровка, какого ниже нет во всей вселенной. Однако же ему досталось счастье нести ее, прижав к своей груди... Прижав к своей презреннейшей груди руками - грязными, презренными руками!
- Ах, если б стать перчаткою, чтоб руки не замарали неги ее томной... Чтоб только мы касались этого цветка - цветка, и солнца, и луны... все вместе! - богини нашей... Мы, а не полукровка недостойный, усмешка неба и отродье из отродий.
- Ун, - согласился Ун. - Меня терзают смутные сомненья, что полукровка отродясь перчаток не носил.
Ах помолчал, прочувствуя до глубины души трагедию недосягаемой красы, жестокость жизни в эти времена сменяющих друг друга битв и войн, и низость полукровки, а еще - снедаем был он легким огорченьем - являясь частью более смышленой создания, что так же и являлось единым целым, но и в то же время двумя различными твореньями, из коих одна из сущностей не ведала различий меж выраженьем фигуральным и буквальным.
- Ах, как же вытерпеть сие? - после паузы продолжил Ах. - Как выжить с мыслью, что прекрасное созданье, само изящество в душе и во плоти - и целомудрие, и скромность и покорность, и резвость, и игривость, и любовь - должно стенать в руках сего мужлана?
- Но у мужлана здоровенный меч, - напомнил Ун.
- Ах, - вздохнул Ах.
Они умолкли в любовании возлюбленной своею - воистину возлюбленной, ибо душа ее взывала к душам их, всем существом она тянулась к ним – и замерла, в мольбе раскинув руки, без слов прося свободу даровать и отпустить туда, где нет ни полукровки, ни людей, ни демонов презренных.
Ах уронил слезу.
- Оплакивать не стыдно участь, - сказал он, - сей девы - беззащитной, одинокой. Помыслить трудно муки и страданья, что ей терпеть приходиться средь них!
Ун вскипел праведным гневом.
- Ужели нету защитника иль покровителя у ней? Супруга иль семьи, чтоб защитить ее от этого бесчестья, право слово?!
До изобретения электрических лампочек оставалось еще три с половиной века, но будь они уже изобретены, именно ее свет зажегся бы сейчас в голове Аха. Идея вспыхнула в его глазах, когда он повернулся к своему собрату:
- Но мы ли не защитник? Не покровитель? Мы ли не... супруг?..
Ун пожелал оказаться тем, кто сказал бы последнюю фразу.
- Да, мы - защитник, и, о да - супруг, - и едва слышно, чтобы его вторая половина не услышала, добавил: - Хо-хо!
- Так кто ж, как не супруг, обязан долг супружеский исполнить? И деву взять себе в супруги, защитив?
...Гляди, не передумай, - подумал Ун, а вслух сказал:
- О, есть ли долг на белом свете, что был бы слаще этого, ответь?
И единым порывом - как едины они были в одном теле, как в унисон бились сердца их и двигались конечности - начали они свое движение, величественно и неспешно выступая вперед. Невежественной черни могло бы показаться, что они просто неуклюже волочат ноги, однако откуда невежественной черни знать, в какие одежды может грация рядиться? Вожделенный цветок был все ближе, целомудренно и покорно принимая спасение из рук своего суженого.
Они ступали, будто бы текли - воистину текли. Река так воды свои влечет и весна сменяет злую зиму, чтоб лету место уступить, когда придет пора... Ничто вокруг не ускользало от их очей - ни трепет листьев, ни пенье птиц, ни те, кто оказался на пути - их господин со свитой и ее ничтожный полукровка со своими горланящими спутниками. Но крики - даже собственных соратников - были для них сейчас пустым звуком, не стоящим внимания, а ничтожный полукровка со своим греховным мечом и вовсе отвернулся, карая кого-то из своих недостойных приспешников.
Она была одна. Беззащитна. Готова к обладанию.
И они ею овладели.
Как движется по небу солнце, так двигались они, чтоб взять ее себе - дитя, не знающее страсти роковой, она ждала покорно, позволив им объять себя и вознести на небеса страдания и восторга. Молитвенно раскинув руки, она с восторгом приняла их, отдаваясь, и начали они любви исконный танец - изгибов и толчков, поклонов и ударов.
Прочие заметались, закричали, вмешаться силясь, силясь помешать соитью этой женщины с супругом, с возлюбленным своим, что был ей предрешен самой судьбой. И пусть презренный полукровка касался ее девственного тела, весь сок ее, вся сладость были их. Двугорлым трубным рыком перекрыв чужие крики, они извергли драгоценнейшее семя и содрогнулись в апогее страсти.
Потом, когда уже отполыхало пламя, они услышали какой-то звук... вопль? визг? стенанье?..
То полукровки мерзкого вопила баба.
- А-а-а-а!!! - визжала Кагоме. - Инуяша! Оно сцапало мой велик!
Инуяша оглянулся, схватился за меч и... застыл. Рин, стоявшая рядом с Сещемару, кинулась вперед, размахивая ручками:
- Кыш! Кыш!
Джакен был следующим, до кого дошло, что случилось. Он скакнул вперед с прытью, которой трудно было ожидать от существа с такими крохотными ножками, и сшиб Рин с ног, закрывая ей ладонью глаза. Мироку, тоже сообразив, что к чему, прикрыл глаза кицунэ, и за дело взялась привычная к демонам Санго. Она схватила Ах-Уна за поводья и стащила его с велосипеда Кагоме. Дракон рычал и упирался, но все-таки подчинился, уронив велосипед на землю.
Кагоме долго смотрела на свое поруганное средство передвижения, потом подняла голову.
- Там, у меня, - медленно сказала она, - сбоку от дома есть такая металлическая труба. И открывается она такой ручкой. А к той трубе приделана такая другая труба. Такая длинная-длинная, как кишка. Если повернуть ручку, из нее начинает литься вода. Я хочу ее. Прямо сейчас.
- Ага... - отсутствующе отозвался Инуяша.
Кагоме оглянулась.
Лицо полудемона было белым под цвет волос, янтарные глаза грозили вот-вот вывалиться из орбит. Потом ее внимание переключилось на Сещемару. В этот миг братья выглядели похожими друг на друга, как две капли воды, и выражение их лиц лучше всяких слов свидетельствовало о том, что Великий Пес-Демон, бич божий, пред которым трепетали и демоны, и люди, так и не удосужился найти времени, чтобы объяснить своим мальчикам, откуда дети берутся.
Жизнь Кагоме разом обрела новый смысл.
Она опять посмотрела на стоящего рядом Инуяшу – остекленевшее воплощение ужаса - и поставила себе мысленную галочку: в следующий раз нужно прихватить книжку по половому воспитанию. Потом повернулась туда, где замер Сещемару...
...пожалуй, даже не одну, а две.
Злодейская охотница с супругой разлучила, их отогнав нелестным, черным словом. Пусть будет по ее - ну, не марать же честь господина сей нелепой стычкой! Отныне и вовеки, пока не пройден путь, они мечтать лишь будут, смирившись перед тем, чего не избежать. Последний взгляд через плечо, где возлежит она – недвижно, утомленно... Да, свершилось! Она принадлежит им! Только им! И пусть дороги снова разойдутся, и пусть там, впереди, страданья и невзгоды, но нить судьбы соединила их.
- Ах, - сказал Ах.
- Ун, - сказал Ун.
Ищущий да обрящет.
Ждущий да дождется.