Информация обладает рядом свойств. Она может быть объективной — и не объективной, может быть полной — и не полной, достоверной — и не достоверной, актуальной — и не очень. Информация — это деньги из воздуха. Только человек с особым чутьём может повести носом по ветру и обнаружить свежие сплетни, чтобы получить за это плату. У информации есть своя цена. Казалось бы смешно, ведь это вещь не осязаемая, абстрактная, не имеющая физической основы. И, тем не менее, за неё платят вполне физически ощущаемые бумажки, хрустящие и разноцветные.
Однако цена, которую назвал Изая, была отнюдь не бумажная, и Кида только в эту секунду вспомнил, что цена — это тоже понятие сугубо условное. Стоимость услуги, которую так любезно согласился оказать Орихара, известный проныра, искусно жонглирующий словами, а так же чувствами людей, оказалась отнюдь не такой, какой ожидал Масаоми, тогда ещё совсем мальчик. Шутка ли, всего пятнадцать лет парнишке, а уже свою банду заимел. Это всё стадный инстинкт, стремление сбиться в кучку, чтобы не казаться самому себе таким слабым и никчемным. Изая хорошо помнил эту возрастную особенность. Ещё с тех самых пор, когда сам учился в школе. Он тоже собирал вокруг себя "своих", чтобы с помощью них, не пачкая собственных рук, осуществлять задуманное. В школе у Изаи тоже было много знакомых. Возможно ли, что именно поэтому он и выделил Киду из всех? Орихара не задумывался над этим. Себя он анализировать не любил.
Один, без извечной поддержки "жёлтых", к коим парень уже успел привыкнуть, Кида показался совсем слабым. Каким-то беспомощным маленьким мальчиком, захотевшим поиграть в войну и впервые увидевшим настоящий труп. Весь ужас осознания ситуации, в которую попал Масаоми, сейчас отразился на ещё не потерявшем детские черты лице. Он думал о том, как такое вообще возможно, и не ослышался ли он. Разве мог мужчина в здравом уме предложить такое?
Но улыбка Орихары доказывала обратное: со слухом у школьника было всё в порядке, а в здравости ума информатора даже не стоило сомневаться.
— Что, струсил? — от цепкого взгляда ничто не могло скрыться. Он одну за другой ловил эмоции, сменявшиеся на юном лице. Вот проскользнул страх, за ним последовало сомнение, затем — отрицание того, что происходит, растерянность, недоверие. Изая упивался, "читая" Киду. Столько эмоций за раз одной лишь фразой.
Струсил ли Кида? Конечно, струсил! Он уже сотню раз успел пожалеть о том, что обратился к этому человеку. Серый кардинал токийских улиц умело тянул за ниточки, что обвивали весь город. Паук хренов. Разве информация, которую предлагал Изая, того стоила? Был ли смысл идти на такие жертвы просто ради того, чтобы узнать о "синих"?
То, что происходило вокруг — не абсурд ли? Поганый Токио! Четыре года назад Кида даже не подозревал о том, как он возненавидит этот город, на улицах которого застыла вечная тьма. Та тьма, которую не рассеять и сотней тысяч неоновых реклам. Рядом день за днём погибали люди, исчезали во мгле ни за что ни про что. И не найти, не дозваться. Крикнуть бы всем: люди, да что вы творите! Но никто не услышит — звуки тоже растворяются во тьме.
"Синие" уже три раза нападали на "жёлтых". Три раза это было неожиданно. Три раза пострадали люди. Не безликие и чужие, а близкие, реальные люди, которые ещё вчера стояли рядом и беззаботно говорили о всякой ерунде. Он был в ответе за них. Кида не предал бы своих друзей. А потому он согласился. Согласился, сам ещё толком не понимая, на что идёт. Согласился, потому что сам загнал себя в угол.
У Орихары было неприятное лицо. Кида позволил себе подумать об этом, пока Изая тащил его, больно схватив за запястье; петлял по узким переулкам. Мальчик отрешённо думал о том, что, в целом, черты лица Орихары были правильными, но что-то не позволяло охарактеризовать этим словом самого человека. Изая был ему неприятен. И даже не потому, что ценой за предоставленную информацию являлось не что иное, как секс. Что-то было в этом человеке отчаянное, злобное. Что-то, от чего не хотелось ему сочувствовать. Нуждался ли этот юноша в сочувствии? Кида не знал. Да и, честно говоря, не шибко желал знать.
Когда у Масоами уже начала кружиться голова от обилия поворотов, Орихара вдруг припечатал его к стенке так, что на мгновение перехватило дыхание. Не сразу удалось сообразить, что к чему; а как только мир начал приобретать более-менее приемлемую форму, на шее, немилосердно сжимая, сошлись пальцы. Киде стало дурно. Кида захотел уйти, ему совсем не понравилось то, то происходит. Он кусал губы, смотрел исподлобья и в ответ сжимал чужое запястье. Был похож на злобного волчонка. Совсем не Масоами, не тот беззаботный болтливый мальчишка с его вечными шутками невпопад. Цеплявшийся за жизнь Кида забавлял Орихару.
Изая злобно ухмыльнулся, ослабив хватку, наклонился к виску мальчика, где быстро-быстро билась голубоватая жилка, и вдохнул аромат чужих волос. Наслаждался. Под пальцами тоже билось, передавая по венам кислород, словно по проводам. Кида злился. Он совсем не ожидал такого обращения. Никто не говорил ему, что будет так. Вперемешку со злостью родилось отвращение к самому себе. Киде был отвратителен страх, который то и дело заставлял колени поджиматься, мешая твёрдо стоять на ногах. Чего ещё оставалось ожидать? Ему было всего лишь пятнадцать. Пятнадцать — слишком мало, чтобы пережить такое.
А Изае-то что до этого? Он наслаждался спектром эмоций. Жертва в его руках безвозмездно отдавала все свои чувства, даже не представляя, какое удовольствие доставляет своему обидчику. Орихара любил людей. Он до последней капли высасывал, выжимал из них всё, что только можно было. Опустошал и разорял, как война, внезапно накрывшая страну. До тех пор, пока не оставалось сил сопротивляться. До тех пор, пока само слово "сопротивление" не теряло свой смысл.
Когда чужие губы прикоснулись к виску, Киду словно парализовало. Всё его существо откликнулось на это неуловимое прикосновение. Тело вытянулось в струнку, напряженное до предела. Он, кажется, только сейчас понял, что такое "интимное прикосновение". То самое прикосновение невзначай, от которого тысячи крохотных иголочек пронизывают тело, и открывается понимание того, что сейчас свершится что-то неизбежное.
Неизбежное надвигалось со скоростью Титаника, на полном ходу плывущего на айсберг. Предстоящее унижение тоже казалось Киде айсбергом. Таким же огромным и неподъемным. Его следовало взвалить себе на плечи и радостно идти по жизни с улыбкой. Так всегда следовало делать, если жизнь плевала в лицо.
Парализованная словно от дозы отменного змеиного яда, жертва стояла, опёршись о холодную бетонную стену, и не чувствовала холода. Рядом громоздились контейнеры с мусором, а в противоположной от тупика стороне сновали люди, даже не подозревая о том, что происходит всего в нескольких метрах от них. Мальчику стоило только позвать на помощь, и его бы услышали, но Кида этого не сделал. Он согласился на эту пытку сам, добровольно.
Когда Изая отстранился, школьник почувствовал холод. Оказывается, Орихара был тёплым. Только улыбка у него была недобрая, губы кривились в отвратительной самодовольной усмешке. Так усмехались коварные люди, Масаоми был в этом уверен.
Орихара тем временем ослабил хватку и стянул с мальчика вычурный жёлтый шарф. Стащил его, освобождая изгиб шеи. У Киды была красивая шея. Грех такую не испортить. Символ "жётых" бесформенной тряпкой упал вниз, испачкался в грязи, и стало горько. И захотелось ненавидеть. Ненавидеть Изаю. А тот стоял и смотрел, прошивал цепким взглядом, пришпиливал к стене, и всё это — одними только глазами. Чёрные и смольные, они блестели в темноте совсем недобрым блеском. Зубы тоже блестели, как у хищника. И Масаоми казалось, что он похож на гиену.
Приглушённое поскуливание помимо воли вырывалось из мальчишеской груди, когда острые зубы этого животного с силой, с нескрываемой злобой впились в нежную кожу его шеи. Не понятно, чего Кида желал этим добиться, но Изае понравилось. И он впивался в эту бледную шею снова и снова. Посасывал, дотрагивался языком до воспалённых участков, передававших боль по нервным волокнам в мозг и обратно со скоростью света. Кида машинально вскинул руку в попытке остановить жестокую игру, и, сам того не замечая, положил руку на тёплый затылок, сжал рукой шелковистые чёрные волосы. Орихара Изая странно пах, и его было ни черта не оттолкнуть — навалил, накрыл собой, прижался всем телом. Кида и рад бы был отстраниться, да позади него чувствовался бетон.
— На твоём месте, Кида-кун, я вёл бы себя тише. Будет не очень хорошо, если нас увидят.
И вправду. Масаоми совсем забыл о людях и раскричался на всю улицу. От стыда Кида больно закусил губу.
Расстёгивая ширинку мальчишеских штанов, Орихара думал о том, что тот, наверное, будет так же орать, когда они перейдут к самому главному. Сдёрнув несчастную ткань вниз, он подумал о том, что совсем не хочет обламывать себе кайф, и что если сбежится народ, то будет совсем не круто. Кида стоял перед ним ни живой, ни мёртвый. Дышал часто-часто, держался руками за стену, не веря в то, что только что произошло. Изая не дал бы ему осознать. Не дал бы ни единого шанса. Рывком повернув мальчика лицом к стене, он потянулся в рукой в карман. Изая любил комфортный секс. Пусть даже и в таком месте.
А у Киды горело лицо; оно залилось краской по самые уши, и Масаоми благодарил богов за то, что был сейчас прижат лицом к стене. Совсем не подозревал, что за махинации происходили за его спиной. Когда задницы коснулось что-то похожее на слизь, мальчик вздрогнул, вскрикнул от неожиданности и тут же заставил себя замолчать. Сердце колотилось, как бешеное. Казалось, ещё немного — и оно выпрыгнет и разобьётся об эту бетонную стену.
"Неужели это происходит? Неужели это сейчас, со мной?" — билось в голове, смешиваясь с болью. У Киды болела голова от обилия событий и информации. У Киды болела задница, потому что в неё проталкивался палец. Сперва Масаоми не понимал, что это, но затем успокоился, чтобы в следующую минуту сообразить: потом будет ещё хуже!
Тощая задница совсем не выглядела возбуждающе, Изая уже и сам не знал, зачем ему всё это. Он прикусил алеющее ухо мальчика, провёл по своему члену рукой, размазывая смазку, и через мгновение Кида уже сходил с ума от боли. Тело никак не хотело принимать в себя инородный предмет, внизу всё сжималось, сопротивлялось, не давало Орихаре протолкнуться вперёд. Изая стонал куда-то мальчику в висок, ему тоже было пока мало приятного, особенно потому, что Масаоми нещадно вцепился зубами в заботливо подставленную ладонь. Мальчик болезненно охал, когда Изая толкался снова и снова, приноравливаясь. Сквозь зажмуренные веки текли слёзы, а на губах ощущалась кровь Орихары. Кровь у мужчины оказалась вполне человеческая, только Киде сейчас было не до этого.
Напрасно он пытался справиться с болью, она всё равно не утихала. Невозможно было отвлечься от движения раскалённой плоти внутри, пусть даже влажный язык оставлял следы на шее. Это было так развратно — то, что делал Орихара. Низко и подло, и от унижения у Киды звенело в ушах. Он слышал чужое прерывистое дыхание над ухом и понимал, что сам едва ли глотает воздух ровнее. А тот, как назло, выбивался из лёгких с каждым новым толчком, от которых сотрясалось и без того тщедушное тело.
Орихара обнял мальчишку рукой, прижимая его ближе в себе. Это раздражало, мешало, близость с этим человеком приносила дискомфорт в буквальном и переносном смысле. Казалось, он просто желал впечатать Киду в стену. Пальцы больно впились в бёдра. Так, что сомнений никаких не было – останутся синяки. Время текло медленно, словно засахаренный мёд, а извращённая пытка всё не заканчивалась. Кида молил всех богов, только бы это скорее прекратилось. Потому, что каждое новое движение Орихары отзывалось взрывами боли во всём теле.
Облегчение, которое пришло в тот краткий миг, когда плоть Изаи покинула тело Масаоми, мгновенно исчезла, подняв новую лавину болезненных ощущений. Киде было плохо. Перед глазами всё мелькало, вертелось в сумасшедшем хороводе, мазками смешивая реальность.
Прошло какое-то время, прежде чем Масоми начал осознавать себя не сплошным комком боли, а опустошённым телом. Между ног было горячо и липко, между ног разрывало болью, а обнажённые влажные от пота ягодицы холодил воздух. Дрожало измождённое тело.
Киду стошнило. Прямо на землю, в переулке.
____

— Расскажите мне о “Долларах”, — попросил тогда, в "Русских суши", Кида. – Я спрашиваю у вас, потому что больше не у кого.
— Почему ты не обратишься к Изае? — поинтересовался Кадота. Этот вопрос казался вполне закономерным, ведь во всём Токио не сыщешь более осведомлённого человека.
Кида промолчал. Вспомнил о событиях годичной давности и промолчал. Потому что ещё помнил о боли, разрывающей напополам в ту ночь. Потому что помнил о цене вопроса...