Автор: herr Wagner/ Kalte Mai
Фэндом: Нелюбимый/Loveless
Персонажи: Соби/Сеймей
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст
Размер: Мини
Статус: закончен
Примечание: Это соединенные фрагменты ролевой, не слишком фанфик. Отыгрыш с сюжетом. ООС Соби имеется.
Сеймей спал беспокойно. Всю ночь его преследовал диалог с учителем, в котором ему обрубили все узенькие дорожки назад
"- А если..
-нет
- но Рицу-сенсей!
- Нет
- Ну а вдруг..
-нет"
если придираться, то это и на диалог не похоже. Как будто бы любитель бабочек взмахивал перед лицом юноши острым ножиком ручной работы, раз за разом отсекая его слова, едва не отрезав вместе с ними и кончик языка. А за кончик своего языка Аояги старший мог бы и отомстить.
Исчезнуть из чужой жизни - это всегда сложно. Особенно сложным это кажется, когда покинуть нужно родной дом. Пусть не сейчас, пусть не сию минуту, но довольно скоро, ведь каждому известно, как быстро летит время, если живешь в свое удовольствие.
Экранчик телефона все никак не погаснет. Дотягиваясь до него с кровати кончиком хвоста, парнишка то и дело тыкал на кнопки, чтобы следить за временем. Встать как можно раньше, распахнуть окно, спуститься по шаткой черепице так, чтобы никого не разбудить, дабы наведаться к художнику. В этот раз он точно расколется и расскажет, о чем толковал ректор в разговоре за спиной
***
Спать вполглаза вошло в привычку. Тем более что и такая возможность отдохнуть принималась бойцом за счастье: часто, увлеченный своим очередным творением, он простаивал у мольберта ночь напролет. Позднее, уже на лекциях, юноша клял себя и непостоянную музу, появление которой так некстати приходилось на ночное время суток. Впрочем, он и сам знал, что вечером вновь возьмется за кисти, что выспаться снова не удастся, что это повторится еще и еще раз, до тех пор, пока картина не будет закончена.
Но эта бессонная ночь стала таковой отнюдь не из-за очередного визита покровительницы художников и поэтов.
Не мешал Безымянному и сегодня подозрительно неживой сотовый, что покоился на прикроватной тумбочке. И тем не менее, Соби не находил себе места, метался из угла в угол, ломал руки и беспокойно поглядывал то на дверь, то на плотно занавешенное окно. Собственная спальня казалась студенту склепом, тесным, темным и опасным.
Эту неприятную иллюзию не рассеял, а скорее усилил и лунный свет, который псевдо-мазохист впустил в комнату, раздернув плотные шторы.
- Не бейся о прутья клетки, птичка, - сам не зная, зачем, процитировал своего Агнца Агатсума, глядя в холодное ночное небо, и жестко усмехнулся. Он привык к приказам. Привык, что его мнение и желания не значат ровным счетом ничего. Привык к боли и страданиям. Но к своей Жертве, связанным с которой находился совсем не маленький срок, он привыкнуть так и не смог.
Светловолосый знал – его Хозяин, который внушал почти животный ужас, близко, а это не предвещает ничего хорошего.
***
Ветер бьет в лицо и все никак не позволяет раскрыть глаза полностью. Под шапкой беспокоятся прижатые к голове уши, которых все-таки касается промозглый ветер, нагоняющий тоску и уныние на ночной городок. На маленький город с кучкой выстроенных в ряд невысоких частных домиков и узкими улочками, которые четкими геометрическими змейками из старого тетриса расходятся из эпицентра к окраинам.
Сеймей шел, не торопясь, но достаточно в темпе, чтобы не замерзнуть. До Соби два шага, но два шага эти юноша старался растянуть хотя бы на сто пятьдесят, чтобы немного успокоиться в дороге.
Песок летел в лицо, залеплял глаза, путал волосы, которые лезли в рот, закрывали обзор, забирались под высокий ворот темной водолазки, которая так и норовила пропустить холодный воздух ближе к телу. Аояги-старший всем своим нутром чувствовал, что Агатсума сейчас больше, чем встревожен. А что может сказать перепуганный боец Жертве, которая рвет и мечет, сметая на пути все холсты
« Прекрати рисовать меня, Агатсума!»
Эти отвратительные портреты Сеймей рвал один за другим, топтал, сжигал, не позволяя появиться на свет то глазу, то острым кончикам ушей, то телефону в руках. А что Соби? Ему не было позволено открывать рот.
- Все бьешься?
Жертва стянул с головы плотную шапку и бросил ее под ноги, свесив их вниз с подоконника, на котором появился. Мысли отвлекли его от главного. Дом оказался еще ближе, чем казалось на первый взгляд.
Цепкий взор прошелся по стенам, остановился на мольберте, но холст был заблаговременно отвернут в другую сторону. Ушастый презрительно цокнул языком, но на пол пока не ступал
- Ты ведь знаешь, о чем я пришел поговорить.
- Даже не представляю, - с напускным безразличием ответствовал боец и устремил синий, словно морские глубины, взор прямо в изумрудные глаза юноши. Смягчить брюнета не сможет ничто, и Безымянный знал это как никто другой. А эта отчаянная смелость, которая присуща лишь обреченным на смерть, загнанным в угол, оставалась единственным щитом, тоненькой преградой перед неизбежным. Кажется, дунь – и не станет защиты, но это лучше, чем вообще ничего.
Соби прекрасно знал, что Аояги чувствовал все, что творилось внутри художника. Да и как тут не почувствовать, если даже воздух просторной спальни светловолосого был пронизан напряжением и страхом. И, тем не менее, студент мастерски сохранял невозмутимое выражение на своем высокоскулом лице, несмотря на то, что длиннопалые его руки немного дрожали, собирая жидкие волосы пшеничного цвета в высокий хвост, а сам художник старался держаться спиной к стене
Соби и не знал, к чему готовится сейчас, и в то время, когда его мозг лихорадочно соображал, действовал на каком-то немыслимом автопилоте.
«Деятельность ради деятельности, без малейшего стремления или логического посыла, - про себя констатировал боец Любимого, едва не растянув тонкие бледные губы в нервной улыбочке».
- Так что, ты объяснишь, зачем явился? – добавил синеглазый юноша прежде, чем успел проанализировать возможную реакцию оппонента на подобную дерзость. Что ж, слово не воробей, да и сделанного не воротишь. Почувствовав привычное смирение со своей участью, блондин воспользовался секундой покоя, чтобы вытянуть из кармана джинсов пачку изящных дамских сигарет и прикурить от огонька верной зажигалки
Острый нос Сеймея взмыл вверх в презрительном хмыканье. Соби хорошо держался для того, у кого пальцы трясутся, как ненормальные. Он с третьего раза собрал свои волосы.
« И что ты пытаешься доказать мне, канарейка?»
- Догадайся с трех раз.
Фактически то, что было сказано и то, что проскользнуло в голове, имели идентичный смысл друг другу. Сеймей просто был зол. Нет, он был разъярен, и до единой его клеточки желали сейчас сломать каждую фалангу на всех до единого красивых пальцах рук художника. Мрачный брюнет не сдержал улыбки, которая прокатилась от одного уголка губ до другого в какой-то бесноватой шалости.
- Я пришел, чтобы поговорить о ректоре, Агатсума-кун.
Наконец-то ушастый опустился на пол и выскользнул из ботинок, сделав несколько шагов вперед до середины комнаты. Длинные пальцы, похожие на паучьи лапки, опасно прошлись по кромке холста, масляные следы краски на котором просвечивали с лицевой стороны на заднюю. Тут же юноша опустился на корточки и мазнул по тому самому темному пятну краски носом, вдыхая аромат. Ресницы дрогнули и почти спутались. И сделали бы это, попробуй безбашенный Сеймей лизнуть краску языком. Но тот воздержался, оказавшись по одну стену вместе с Соби и приняв точно такую же позу, как художник с дрожью в пальцах
- Рассказывай, пока я не переломал тебе все ребра, Безымянный.
Такое обращение частенько задевало Агатсуму. Не имея общего имени, они были неразрывны в покорности Соби и садизме Сеймея. Но последний даже не думал скреплять их связь сильнее. Уши как принцип.
Струйка сизого дыма вырвалась из чуть разомкнутых тонких губ, сформировала небольшое облачко и, подхваченная порывом услужливого, но такого ледяного ветерка, покинула спальню, растворилась в пыльном воздухе улицы. Если бы Соби предложили на выбор место, где ему сейчас находиться: его комнату или эпицентр ненастья, обрушившегося на крошечный городок, тот, не задумываясь, выбрал бы второе. Там, во всяком случае, куда безопаснее.
Боец с содроганием подумал, что если уж Сеймей ночью, да еще и в такую бурю, явился к нему, то беды не миновать. Эти песчаные вихри наверняка еще больше рассердили и без того взвинченного Аояги, что, конечно, ухудшало и так незавидное положение длинноволосого художника. Каждая клеточка его высокого костлявого тела буквально пищала от напряжения, внимательный взгляд пожирал любое движение оппонента, удивительно, что волосы не встали дыбом. Тем не менее, глубокий, мягкий его голос был таким ровным, как никогда:
- Я не понимаю, что конкретно ты желаешь услышать, Аояги-кун, - небрежным движением по-прежнему неспокойных пальцев тлеющая сигарета была отправлена в темный оконный проем. Что называется, от греха подальше: Beloved всегда любил поиздеваться над художником, а помогать ему в этом, сохраняя нечто, что может причинять боль, Соби совсем не собирался.
И все же Агнец отлично знал, как задеть Агутсуму за живое: при упоминании имени светловолосого, а вернее, его отсутствия, боец исподволь вскинул руку и коснулся своей перебинтованной шеи, что. Конечно, не могло остаться незамеченным.
Пальцы Жертвы сами соскользнули вниз по стене, коснулись ремня брюк Соби, прошлись вниз и спрятались в кармане брюк. Там, где лежали сигареты. Одна затесалась в его руке, потом у губ, а потом Сеймей резким, коротким вдохом потянул запах палочки с табаком, поднесенной к носу.
- Я хочу услышать то, что ты наговорил Рицу-сенсею, Агатсума, я очень не люблю, когда ты не слушаешься меня, а особенно тогда, когда после этого мне говорят, что... – ушастый осекся – ты и сам прекрасно знаешь, что потом было сказано
Чиркнуло колесико зажигалки прямо, а ушастый закашлялся, пробуя закурить. Нет, это все-таки не по его части
- И если я не услышу сейчас же ответа, полного и подробного, то - взгляд с прищуром насмешкой стрельнул в беспокойный профиль художника. Дерзко и очень провокационно Сеймей прижег запястье художника сигаретой, затушив ее таким образом. Запах горящей плоти. Эти шрамы долго заживают, как говорят, - я прикажу тебе.
И этого должно быть достаточно для повиновения.
Из глаз в глаза, почти не мигая, не разрывая зрительный контакт ни на секунду. Что такое секунда для обычных людей – всего лишь одна шестидесятая минуты, ничтожно маленький срок. Что такое секунда для Соби, когда его Жертва в опасной близости, а бежать некуда – время, достаточное, чтобы пожалеть о своем существовании. Впрочем, кто из этих двоих по праву мог зваться жертвой – вопрос очень даже спорный.
Вспышка боли, окрасившая темноту красно-желтым всполохом, короткий, резкий вдох через неплотно сжатые зубы и улыбка. Эта непроницаемая улыбка человека, которому нечего терять. Что мог ответить Агатсума? Что Нисэй давно наблюдает за ними и поведение Любимого, как оказалось, ему не безразлично? Нет, лучше уж молчать – иначе будет гораздо хуже.
- Я ничего ему не говорил, - собравшись с мыслями, прошептал Соби, отшатнулся от стены и направился к окну, которое все же стоит закрыть. Не хватает еще, чтобы соседи или случайные прохожие стали невольными свидетелями того, как Аояги выполнит свое обещание и переломает блондину все ребра.
- Зачем ты бегаешь от меня, Агатсума-кун? Ты думаешь, что сможешь уйти от меня?
Сеймей двигался быстро, беззвучно, а если уж уцепится, то уцепится до победного конца. Ладонь Любимого опустилась на плечо Бойца, а пальцы, что так любили бегать, ощупывать, прошлись вверх вплоть до бинтов не шее, краешки которых погладили с интригующей осторожностью
- Даже если ты будешь за тысячи километров от меня, я найду тебя, Безымянный, я найду и сломаю все твои пальцы, ребра, ноги, руки, а еще нос, я наступлю на него, чертов ты придурок, если Рицка останется без присмотра, когда я...
"подохну?"
- ...исчезну.
Ушастый скрипнул зубами, возвращаясь к подоконнику, на который тут же приземлился. Весь его вид выражал крайнее недовольство ситуацией, а правое ухо, лоснящееся чистотой и гладкостью шерсти, нервозно дергалось из стороны в сторону, переполошив все волосы на затылке.
- В последний раз говорю тебе, выкладывай, иначе я перефразирую свою просьбу.
Спокойствие – сильнее эмоций.
Когда-то давно Соби слышал, что если очень долго пытать человека, то боль станет восприниматься его мозгом как естественное состояние, и после прекращения пыток подопытный будет вновь искать мучений, чтобы попасть в комфортную среду. Если выживет, конечно.
Приблизительно то же самое произошло с бойцом Любимого. Нет, он не получал какого бы то ни было удовольствия от боли или страха, внушаемого старшим Аояги. Но сами эти ощущения как бы притупились, и если поначалу Безымянный испытывал настоящие, сильные эмоции, то теперь переживал лишь жалкие отголоски былого. Иногда он даже верил, что однажды вообще перестанет чувствовать и с нетерпением ждал этого дня. Пошатнувшись, светловолосый потуже затянул свой высокий хвост, упрямо качнул головой и все же сделал шаг в сторону, подальше от ушастого оппонента.
- Я уже сказал, что ничего ему не говорил, - все так же невозмутимо вымолвил Агатсума. «Он сам, - добавил тот уже мысленно». – А что касается Рицки, то он не подпустит к себе никого, кроме тебя, сам знаешь. Как прикажешь за ним присматривать?
Аояги склонил голову вниз и задумчиво поглядел вниз, на кончики пальцев ног в плотных темных носочках. Пальцы вытянулись вперед, как у балерины, вверх-вниз, пока в голове юноши происходили абсурдные мыслительные процессы, никогда не приводящие к точному рациональному выводу, как ни крути.
Даже через плотно закрытое окно поддувал ветер. Эта треклятая буря так и не собиралась заканчиваться, а идти домой по такой погоде, когда поясница отмерзла уже на подоконнике, Сеймей не собирался. Поэтому он оказался на краю узкой кровати художника, где официально имели право спать только двое: он и сам Сеймей. По отдельности, естественно. Поэтому, когда приходилось волею судьбы оказываться в одной комнате на ночь, право занимать кровать автоматически исключалось у Агатсумы, коего смещали спать на пол. И всю ночь совершенно непреднамеренно мучили: то хвостом по лицу, то ногой в солнечное сплетение, то ногтями по животу, это уже зависело от того, насколько тревожные сны посещали Аояги старшего.
С Рицкой нет, с Рицкой все по-другому. Сеймей любил спать с ним вместе. Он ложился на спину, а брат сворачивался калачиком около него, мгновенно засыпая. Ну а просыпался только от шепота в затылок.
Задумался. Ушастый тут же тряхнул головой, приводя себя в чувства. На лице Соби он успел заметить легкое облегчение, ведь, задумавшись, он слегка ослабил натянутую связь, а вместе с ней и боль, причиняемую бойцу
Пристально наблюдая за младшим, все эмоции которого промелькнули на почти не различимом в полумраке его лице, Соби не просто увидел, но еще и почувствовал что-то новое, чего по отношению к себе не замечал никогда. Нежность?
Наверняка Жертва думал об обожаемом своем братце. Стоило блондину это осознать, как в его душе всколыхнулось что-то ледяное, мерзкое, темное. Ревность? Ну, нет, кого ревновать: того, кто за человека-то не совсем считает? Вернее, не считает совсем.
- Я еще не закончил! как ты смеешь скрывать что-то от меня! - юноша вспыхнул и сжал руку в кулак, собирая всю свою ярость в один эпицентр внутренней бури, похлеще той, что разыгралась на улице, - Я приказываю тебе рассказать все, о чем вы говорили с ректором!
Медленно, словно боясь развалиться на кусочки, как какая-нибудь старая мумия, Агатсума развернулся в сторону застланной металлически-серым покрывалом постели, поверх которого бесцеремонно развалился Хозяин, и направился к нему. Собственное дыхание, медленное и слабое, показалось художнику оглушительно-громким в воцарившейся тишине. Странно, что жутковато подвывавший за окном ветер теперь совсем стих.
Склонившись к изголовью собственного отнятого ложа, глядя на Аояги сверху вниз, блондин коснулся его невысокого лба кончиками изящных пальцев, небрежно отвел вбок непослушную прядь черных как смоль волос и с невиданной прежде ненавистью сладко прошептал:
- Я бы убил тебя, Сеймей, чтобы не мучить, но не хочу лишиться удовольствия созерцать твое падение. Потому что разлуки с Рицкой ты не переживешь. Это я тебе обещаю, - почти ласково закончил синеглазый, выпрямился и предусмотрительно отошел подальше. Что он делал? Зачем? Одному Богу известно.
- Подойди обратно, Соби. Подойди. Я не сделаю тебе больно.
Говорил Сеймей тихо, медленно, но четко и вкрадчиво. В голове танцевали выдуманные балерины, а за ними происходили сцены из средневековых фильмов, а точнее - балы. Кавалеры приглашают дам, те опускали свои крохотные ручки в белых перчатках в руки ухажеров и все вместе они кружились в потрясающем по своей красоте танце, от середины зала расходясь…. Дымом. Дымом. Аояги старался не думать о том, как сейчас сильно щемило сердце, до которого достать мог только брат. А как Агатсума посмел коснуться его, его, обнаженного сердца Аояги Сеймея?!
Ушастый готов был разреветься.
-- Быстрее
Вместо этого лишь ледяной тон и непоколебимое спокойствие. Он вырвет Соби все волосы, если доберется до него прямо сейчас, но тому об этом необязательно знать.
Поэтому в голове вновь всплыл Рицка. Вот он улыбается, вот обиженно поджимает к себе колени, а вот показывает на очередную царапину, подставляя брату щеку. А сам Сеймей цепляет туда пластырь, чтобы заживало быстрее и чтобы инфекцию не схватить.
Соби перестал существовать. А самое страшное - он, не существуя, все равно был прав. Аояги не проживет и пары дней без брата, что уж говорить о вечной разлуке. Ведь тот возненавидит его. Будет думать, что старший брат взял и бросил ушастого мелкого.
- Сволочи.
Проскользнуло в нем что-то хрупкое, но только до той поры, пока пальцы не вцепились в обожженное запястье Агатсумы и не потянули к себе настойчиво
Соби был не на шутку удивлен собственным поведением. Как он, всего лишь боец, чья роль – подчиняться и терпеть боль, посмел ослушаться приказа, дерзить тому, с кем так или иначе, волей-неволей, но связан, и, что самое страшное, открыто его ненавидеть?
Откуда в давно смирившемся сердце столько злости?
Неужели еще может это истерзанное тело сопротивляться, а измученная душа стремиться к чему-то?
Куда исчезла кукла, привыкшая не спрашивать и не задумываться о том, что делает и что последует за этим?
Время, кажется, решило замедлиться или вовсе остановиться. Боль физическая – ожог саднил, а садист-Аояги лишь сделал больнее, не могла сравниться с болью душевной. Если ран не видно – это не значит, что их нет, и они не заживают быстрее, если никогда не кровоточат. Но, тем не менее, на изящно сложенном лице не дрогнул ни один мускул, взгляд был непроницаем, словно бетонная стена – боец знал, как отгородиться от хвостатого – а улыбка, казалось, застыла.
Агатсума податливо притянулся к своему мучителю вслед за рукой, хоть отлично осознавал, что за этим последует. Как ни печально, но действия давно изученного им Сеймея были предсказуемы, как смена дня и ночи. А вот что будет делать он сам, художник не знал наверняка.
Свистящим шепотом тот подлил масла в огонь и нарочито задумчиво добавил:
- Ну а малыш-Рицка будет моим. Знаешь, что я сделаю с ним в первую же ночь?
Сеймей сжимал руку крепко. Почти до хруста. Закрывал глаза и вновь открывал их, не раскрывая рта, пока не сформулирует точно предложение. В Агатсуму будто бы бес вселился. Ему ведь сейчас больно, ему безумно больно, потому что Аояги, как бы того ни хотел это предотвратить, медленно, но верно натягивал связь все сильнее и сильнее. И вот, казалось бы, кости хрустят так же, как хрустят ниточки, сдерживающие ярость ушастого юноши с тяготой презрения ко всему миру. Почти ко всему.
Еще одно резкое движение и Агатсума оказывается рядом. Почти параллельно, плечом к плечу, а кровать так заскрипела и прогнулась, хотя тот и вовсе не тяжел. Так, что по всему телу неприятная дрожь, как будто бы между пальцами и кожей Бойца бегают маленькие электрические змейки, спустившиеся с небес во время очередного раската сумасшедшего грома или очередной вспышки бесноватой молнии.
- Ты не сделал это со мной. А значит, ты не сделаешь это с Рицкой. Иначе я убью тебя раньше, чем ты успеешь посмотреть в его сторону.
Рука Аояги-старшего выпустила кровоточащее запястье и направилась вверх. Тактильное познание мира было характерно ему всегда. Он нюхал, облизывал, трогал, касался всего, что интересовало молодую душонку. И вот, пальцы вновь оказались близ шеи: поглаживают, ощупывают, скользят по подбородку собственнически, повелительно. Ведь он не посмеет ослушаться еще раз, не посмеет ведь, не посмеет? Тогда, когда Жертва так близко….
- Лучше передумай.
В последнее время Сеймею начинало казаться, что он только угрожает. Что в нем просыпается чувство жалости, будто явственно понимает, что рядом с Рицкой будет именно Соби. А если рядом с Рицкой будет покалеченный Боец, то как он будет защищать свою Жертву?
Сейчас Безымянный напоминал себе медведя. Этот дикий Хозяин Лесов, попав на рогатину или в капкан, тянется к охотнику тем упрямее, чем сильнее становится боль. Такое бессмысленное упорство. Деятельность ради деятельности. Просто от безысходности, не иначе.
В глазах юноши потемнело, он закрывал их – и тогда темнота сменялась целым снопом разноцветных искр; открывал их, но вновь не видел ничего, кроме тьмы, которая никакого отношения к позднему времени суток не имела.
Должно быть, это мозг посылал сигналы бедствия: «Беги! Беги немедленно! Чего ты ждешь?!»
И Соби не захотел больше ждать. Именно не захотел, по своей воле перестал терпеть. Похоже, это буря за окном так действовала на него. Или катастрофическая нехватка кофеина в крови - сегодня Боец выпил всего пару чашек.
Так или иначе, он, не без труда контролируя собственное дрожащее от боли, буквально разрывающееся на части тело, приподнялся, вырвал посиневшую кисть из крепких объятий тонких белых пальцев и ответно вцепился в изящные запястья Агнца. Как-никак, Агатсума был старше и значительно сильнее Аояги. Приказы? Что ему до приказов, если он уже ослушался однажды? Сделав шаг, не принято останавливаться. Отведав крови, домашний зверь уже не примет ничего кроме живой плоти.
Оказавшиеся довольно слабыми, руки Любимого оказались лишены свободы, тогда как длинноволосый боец столь угрожающе навис над брюнетом. Весьма недвусмысленная поза, не так ли.
- Знаешь, ты подал мне отличную мысль. Раз уж тебя все равно скоро не станет, почему я должен сдерживаться? – выдохнул в чужое ухо Соби и усмехнулся. Кто теперь птичка?
Единственная трезвая мысль в глазах Аояги сейчас металась по зрачку минутной стрелкой из истории про Алису в стране Чудес. Быстро-быстро, сметая все странные и посторонние мысли. Сеймей дернулся. В одну сторону, в другую, вверх, вниз, ногами и руками, а в глазах застыл ужас
- Почему ты не слушаешься, Безымянный?
И вот эта минутная стрелка просто вылетела и более не удерживала зрачок. Он расширился, потеснив хрусталик. Стал аморфным, ненормальным, а внутри жгло так больно, что почти на физическом уровне отдалось толчками. Толчками крови, которая неслась по телу быстрее, приливала к сердцу, чей пульс ускорился вдвое. То ли закипал от ярости, то ли холодел от ужаса, Аояги не понимал, что творилось с ним, только ранее спокойный хвост забился туда-сюда, хлеща по рукам, по ногам, по лицу несчастного Бойца, в коем столько ненависти, что стоит превратиться ей в воду, можно было бы напоить целый город томимых жаждой.
- Нет. Ты не посмеешь, нет. Хватит, Агатсума-кун, пусти, руки убери свои, тварь!
Уши Жертвы медленно опускались вниз, прижимаясь к голове с яростной дрожью в белеющих кончиках. Какого черта, эта минутная стрелка обязана была врезаться Соби между глаз!
От всех этих ворочений и неистовых метаний хвост, что с таким трудом был собран синеглазым на затылке, распался сам собой, и мягкие его волосы рассыпались по плечам. Такой хрупкий внешне, боец почти не реагировал на судорожные, конвульсивные движения своей теперь уже точно Жертвы, что билась под ним, тщетно пытаясь высвободиться, и сдерживал ту без видимых усилий.
Глаза-озера, кажется, сверкали так, что и света никакого не надо. Только вот что это были за искры, неистово метавшиеся где-то в темной бездне расширившихся зрачков? Ненависть, что заполонила все свободное пространство и затопила сознание прежде невозмутимого, непробиваемого, отрешенного от всего Безымянного? Сумасшествие, возникшее так неожиданно? А может, это была страсть? Дикая, сухая, почти животная страсть, лишенная выхода? Как знать, как знать…
Боль Бойца и боль Жертвы словно сливались воедино и удесятеряли их мучения. Вскоре почти обезумевший от пытки, которую терпеть было уже невозможно, Соби мелко задрожал, как если бы через него пропустили электрический ток. Светловолосому показалось, что с него заживо сдирают кожу, медленно, лоскуток за лоскутком, как будто очищают от кожуры нежный плод. Таких мучений не вынес бы ни один из живущих, но эти двое по-прежнему держались.
Туда-сюда, взгляд не находил камня преткновения и остановился прямо так, глаза в глаза, точь-в-точь, как когда-то очень давно
«- Привет, я - Аояги Сеймей
- Агатсума Соби».
Мучение одного и удовольствие другого, как казалось самой Жертве, оборвалось здесь и сейчас. И он закричал. Закричал так дико и ненормально, как кричат только от очень страшной боли. Ниточки связи рвались, она накалилась, и казалось, что на коже оставляют свои вечные следы раскаленные плетки из жидкого золота, которые обрушиваются на спину, на руки, на грудь, оставляя застывшие формы в самой сердцевине подпаленной плоти.
Отрывают все ногти, по одному выворачивают пальцы, скручивают щиколотки и отковыривают глаза, вытаскивают внутренности и вынимают позвоночник через живот. О да, всю эту палитру адской боли, несовместимой с жизнью, сейчас чувствовал Сеймей. И не держал себя, орал сильнее и громче, срываясь на хрипы, на стоны, на возгласы «Сдохни наконец», а иногда и на рычание через плотно сжатые зубы.
Обжигая дыханием напряженную шею Аояги, юноша медленно, как что-то очень важное и сокровенное, что знать будут лишь эти двое, прошептал всего пару фраз, однако в голосе его звучала сталь:
- Я скажу это всего один раз, поэтому слушай внимательно, Сеймей. Я, - короткая пауза, мимолетное прикосновение светлых длинных ресниц к пылающей щеке, - тебя, - взгляд прямо в распахнутые ужасом темные глаза Любимого, - ненавижу, - томный вздох, куда-то в пересохшие губы, полный удовлетворения и некоторого облегчения. Словно гроза отгремела, и небо начало проясняться.
Все это чем-то напоминало изгнание Дьявола из человеческой плоти. Сеймей- жертва коварного черта, а Соби - священник в крестиком на стойке рясы. Только шептал он в звенящей криком тишине совершенно другое:
«я тебя ненавижу»
Впервые Аояги-старший оказался совершенно без сил. Впервые он почувствовал колоссальное опустошение тела и души. И выпотрошили наизнанку вместе с Бойцом их неведомые силы крепкой связи. Которая будет держаться вечно на трех последних ниточках.
С этим встрепанный, обессиленный и измученный, но по-прежнему пугающий художник медленно поднялся, выпустил несчастную пташку и покинул измятую, словно после бурной ночи, постель.
Агатсума знал, что Жертва его не тронет, он видел достаточно страха на его бледном лице. Скорее наоборот, Сеймей не посмеет и близко подойти к своей игрушке. Внезапно обретшей волю игрушке.
- Я тебя тоже, Агатсума.
А за окном поутихла буря, перестали кружиться листья, притихли все кошки, может, криков испугались? На голове вновь шапка, а под глазами - синяки. Сеймей исчезает беззвучно и без предупреждения через окно, а для Соби - ветер в спину. |
