"...После "сладенького", да еще после такого недавнего отшива меня, любимого, с предложением потрахаться мои фантазии насчет съестного в постели не только не самоликвидировались, наоборот - только разгорелись еще жарче. Ладно, не сладости, так что-нибудь экзотическое. Ками, ну не хватает у него воображения - редис принести или колбасу, насчет чего он ежечасно перед предстоящим действом со мной совещался - так я велел принести ягоды. Похуй, какие именно. Он принес черешню. Отлично, уже прогресс во взаимопонимании и понимании ситуации. Разложил их, значит, на мне, начал - внимание! только начал! - эротично их с меня есть. Но когда он стал с совершенно непробиваемым лицом выплевывать предварительно тщательно обсосанные косточки на те места, с которых только что брал ягоды..."

"...Хорошо, я прощаю тебе этот инцидент с косточками. Я даже забуду то, как ты, жестоко глумясь, продолжил кидаться в меня ими после моего отчаянного подскока с кровати. Но зачем... Какого хуя ты, скучающе подперев голову, с абсолютно хладнокровным видом стал давить уцелевшую черешню, которая, сука, адски красится, пальцем на моих разбросанных на постели хакама?!"

"...Мы не спим две недели. Я слишком обиделся за хакама - как-никак я их проносил всего два дня после последней общей стирки, а до следующей была как минимум неделя. Так и ходил с этими засохшими бордовыми пятнами прямо на заднице. Вчера вот Ичимару после общего собрания подошел, с участливо-таинственным видом сунул в руки какую-то коробочку, понимающе кивнул на прощание и смылся. Жопой клянусь, пока он стремительно разворачивался, я успел засечь на его роже растягивающуюся счастливую ухмылку. Бомба там, что ли?"

"...Сегодня вспомнил про ту данную Гином коробку. Открыл. Ни хуя не понял, что это за штуки и чего с ними делать. Пошел на общее собрание, преспокойно размахивая этой фиговиной - у нее, оказывается, еще и шнурок разворачивается. Захожу в общий зал с торжественным вопрошающим воплем прямо с порога: "Ну и что это за хуйня?" И, значит, над головой это поднимаю, чтобы все увидели. Первым прыснул Заэль, пихнул локтем братца, одновременно игриво подмигнув смущенно прикрывающему рот краешком рукава Гину. Нноитора вытаращился (единственным глазом) с отвращенно-недоуменной рожей, Айзен снисходительно улыбнулся и прикрыл глаза, величественно склонив голову на кисть. Улькиорра безнадежно опустил ясны очи и медленно горестно накрыл ладонью лицо, предварительно проговорив что-то одними губами - было подозрительно похоже на "безмозглый мусор". Сидящий неподалеку Люппи в открытую распластался по столу, изредка в перерывах судорожного истеричного ржания колотя по нему кулаком. Первой пришла в себя Халибелл, с невозмутимым видом вышедшая из-за стола и выведшая меня за шиворот вслед за собой, где потом научно-популярно разъяснила, ЧТО это такое и для чего ОНО надо. После того как я догнал-таки, что она мне втирает, я вломился обратно в общий зал с единственной целью - найти и в кровавую кашу уебать Гина."

"...Через две недели и три дня - еще два последних дня мне совершенно ничего (и никого) после Ичимаровской выходки с тампоном не хотелось - мы с Шиффером снова стали спать. Точнее, в итоге я не выдержал столь продолжительного воздержания (от него-то, как известно, инициативы хуй дождешься) и завалился прямо к нему. Если бы я знал, ЧТО он хранит у себя в комнате и если бы я обратил внимание на его жаркий шепот во время процесса "сегодня я придумал кое-что интересное" (что из ЕГО уст даже звучит жутко), то я ни за что не остался в тот вечер ночевать у него."

"...Наутро поднялся, оделся у Шиффера, решил взглянуть на свою лохматую после наполовину бессонной ночи голову и привести себя в относительный порядок. Кватра метким выстрелом церо изящно смахнул зеркало со стены ванной с пародией на "случайную неловкость", после чего убийственным тоном объявил, что "зеркал больше нет". На его непробиваемой роже при этом выступил бледный румянец, что выглядело даже более странно, чем инцидент с зеркалом. Ладно, пойду-ка я отсюда... На утренний общий чай. Шиффер велел мне идти одному - мол, если придем по очереди, то никто точно после впервые проведенной в одной комнате ночи ничего не заподозрит, а то припремся вместе, и это будет "равносильно тому, как если бы мы по Лас-Ночесу за ручку гуляли". Хотя я в принципе не помню, чтобы настаивал непременно пойти вместе. А Шиффер с чего-то вдруг так по этому поводу зараспинался... Ну да похуй. Выхожу. Иду. Вхожу в общий зал. Царящий там до моего появления гомон резко обрывается одновременно с синхронным поворотом голов в мою сторону. Дружно вперились в меня. Слышится судорожный одинокий ик Ильфорте, с кошмарными жалостно-отчаянными глазами впившегося ногтями в щеки. У Заэля трясется нижняя губа, Нноитора непроизвольно ломает зажатую в руке чашку, Люппи непроизвольно славливает переносицей осколок, при этом не обращая на него никакого внимания и продолжая бегать по мне сузившимися зрачками. Оценив реакцию относительно нормальных - по сравнению со следующим субъектом - присутствующих, на Гина стараюсь не смотреть, но боковым зрением замечаю, как тот, изредка поднимая на меня голову, записывает что-то в свой блокнотик. Не дожидаюсь словесных комментариев на свой счет (хотя еще даже не догадываюсь, по какому они, собственно, будут поводу) и аккуратно разворачиваюсь, чтобы затем как можно более невозмутимо и не уронив достоинства свалить из общего зала. По коридору уже со всех ног драпаю под доносящиеся ревнивые рыдания Ильфорте «Как?! Почему не я?! Я… я же его ф-ф-фракцияаааа!» и уже откровенные вопли смеха Гина и Люппи»

«…Надписи на груди и шее «Ownness of fourth» и «My sweet kitten» отмылись достаточно быстро, поскольку их, кажется, выводили уже торопливо под утро и всего лишь простой подводкой для век. Но вот эта хуйня на пояснице и с нарисованной стрелкой вниз была (ебаный затейник) тщательно выведена черным лаком для ногтей огромными готическими буквами - «Only make an attempt on it encroach - also ownness of Shiffer». Это, видать, пока я на животе спал. И откуда этот мудак так английский-то знает?!»

«…Первым делом, как отмылся (естественно, кроме той, что над задницей - ее, как оказалось, хер ототрешь), пошел (в свитере) к Шифферу. В дверь стучать не стал - сразу вынес дверь с ноги. Этого дальновидного засранца там, конечно же, не было, на кровати нашлась лишь записка, из которой я ни черта не понял - «ацетон кончился». И к чему он это написал?...»