День Благодарения

-Спасибо, Линали, — с картинной улыбкой вещает Аллен Волкер, на миг, зажмуривая серые глаза.
И наблюдающий за всем этим Канда снова беззвучно рычит от злости, проклиная и самого «шпенделя», и весь набор его проклятых улыбок, а еще… Еще эти все его вежливые изречения и маска детской наивности, которая покидает его лицо лишь глухой ночью, когда наглый седовласый мальчишка заявляется в комнату мечника, предъявляя на ее обладателя свои права. И тогда глаза цвета омытого дождем осеннего неба сияют не доброй и наивной улыбкой. О нет, в те мгновения, когда Волкер перестает играть милого и ранимого ребенка, его… его физиономия пылает бесстыдством, надменностью, ехидством и коварством, заставляя Канду молча глотать все вскрики недовольства, когда эти губы, эти руки, этот… этот Волкер…
Так, стоп! Что это за мысли?!
Злостно прорычав, Канда вновь прожигает взглядом макушку Линали, улыбающейся в ответ этому кретинистому подхалиму. И до чего вот он дожил?! Ходит по пятам за идиотским Мояши, всячески убеждая себя, что натыкается на него совершенно случайно… А все этот шпендель, который с самого утра ведет себя как-то странно: слишком любезно даже по Волкеровским меркам! И Канда, кусая губы, кричит немым голосом, что вовсе не ревнует, что плевать он хотел на эту седую дрянь! На чертового Аллена Волкера, за личиной которого кроется слишком много неприятных сюрпризов, испытанных на не вовремя подвернувшейся под руку шкуре Канды.

-Ну, до встречи, Аллен? – приветливо улыбаясь, спрашивает Линали. И Канда вскользь думает, что, еще немного, и он самолично станет кромсать всякого, кто еще хоть раз посмеет улыбнуться на его глазах!
А Аллен Волкер, растягивая губы в клоунской ужимке, как ни в чем ни бывало расходится со своей подругой, направляясь в пересечение следующих коридоров, мурлыча какую-то совершенно дурацкую песенку себе под нос.
-Черт бы тебя побрал, гад! – сквозь зубы шипит Канда, угрюмой тенью плетясь следом за своим любовником. Сам Мояши каждый раз заменяет это слово пафосным: «возлюбленный», но Канда скорее поцелует Тысячелетнего Графа, чем произнесет его вслух! Потому что дурацкому шпенделю вовсе не нужно знать о его, Юу, чувствах… Да и какие к черту чувства?! Между ними – только постель, и точка! Точка! Любовь для слабаков и неудачников, а Юу Канда никогда не был ни одним из них.

-Эй, Аллен!
Канда, машинально скользнув за угол, сильнее сжимает в пальцах рукоять Мугена, когда из-за следующего поворота навстречу Волкеру выплывает фигура ненавистного рыжего гаденыша, первой находящаяся в списке «кандидатов на расчленение Мугеном за слишком частый контакт с Мояши».
-Ой, Лави, а я как раз тебя ищу!
Опять! Опять. Он. Улыбается.
Побелевшие пальцы сжимаются с такой силой, что, кажется, еще чуть-чуть и даже сам Муген распадется на пыльные осколки от той ярости, что прожигает мечника изнутри.
-Знаешь, я тебе очень благодарен, Лави, — склоняя на бок голову, ласково тянет Волкер, не отрывая взгляда от единственного зеленого глаза, слишком резко и нелепо контрастирующего с рыжей копной огненных волос молодого книжника.
-Взаимно, Аллен. Спасибо тебе, что ты есть… — широкая ладонь Лави опускается на макушку Волкера, почти нежно ероша седые пряди и Канда, до крови прокусив губу, резко подается назад, вжимаясь спиной в холодную каменную кладку.
Какого черта ему так больно? Ведь это просто дурацкий Мояши… Чертов дурацкий Мояши, всего лишь какой-то там сопляк, время от времени делящий с ним, Кандой, одну кровать. Ничего больше. И он никогда не любил этого малолетнего кретина, никогда не воспринимал его всерьез. Да он вообще терпеть его не может всеми фибрами души! Ненавидит, презирает, мечтает убить и унизить, а еще… поцеловать, прижаться и исступленно шептать, что седовласый гад принадлежит лишь ему одному, лишь ему…
Отдаться ему, позволить к себе прикоснуться, позволить все, что тот пожелает, а затем шептать ему на ухо мольбы не бросать, не улыбаться им всем, не быть таким… таким… Черт!
С силой ударив кулаком о стену, Канда, подаваясь глупому и постыдному порыву, почти бегом срывается с места, отчаянно желая оказаться подальше отсюда. Не видеть этих улыбок, не слышать этих голосов, не знать, не чувствовать, не помнить, не любить…
-Канда!
Голос Аллена Волкера, назвавший его имя, против воли заставляет Канду остановиться, сжав руки в кулаки, бездумно глядя в пол.
-И правда, Юу! Что ты здесь делал?
-Канда, что случилось?
Не выдержав, мечник резко разворачивается на каблуках, поднимая на Мояши бледное лицо, и последний задыхается на полуслове, расширившимися глазами глядя на струящуюся по подбородку кровавую дорожку, потемневшие зрачки и затравленное выражение загнанного зверя, так несвойственное тому Юу Канде, от которого шарахается вся организация Черного Ордена.
-Эээ… Я, пожалуй, оставлю вас, ребята… — нервно оглядываясь, тянет книжник, по привычке закидывая руки за голову.
Боже упаси стать свидетелем такого состояния Канды! Надо быть последним дураком, чтобы рисковать оказаться лишним между этими двумя! А Лави, однозначно, этим дураком не был.
И когда отголоски его шагов перестают плавными волнами касаться напряженного слуха, Канда, гордо тряхнув головой, надменно отворачивается, сцепляет зубы и собирается уже уйти, когда кисть Аллена смыкается на его запястье, вынуждая остановиться и вновь повернуться к себе лицом.
-Подожди же ты, упрямец! Что такое? – в серебристых глазах читается неприкрытая тревога, приправленная чем-то таким, чего Канда еще в них не видел прежде. И снова самурай покорной марионеткой застывает напротив Волкера, не вырывая руки, не произнося ни слова, лишь изучающе разглядывая выражение лица, блеск в глубинах темных зрачков…
-Ну же, Канда, прошу тебя…
-Тч… Тебе нравится этот… этот Лави? – Канда успевает понять, что только что сказал, только когда слова срываются с губ, стрелами вонзаясь в пораженного Волкера.
Но… отступать уже слишком поздно, черт подери!
-О чем ты говоришь, Канда?
-Я видел, как вы тут ворковали…
-Канда… — нормальная рука Волкера тянется к мечнику, но, словно передумав, замирает на половине и, вместе плеча или щеки, ложится на сгиб локтя, едва ощутимо сжимая, но тем самым давая понять, что попытайся Канда сбежать – этого ему не позволят, — Глупый Канда… Лави – мой друг. Наш друг. А ты – единственный, кого я люблю…
-Заткнись! Заткнись, проклятый Мояши! – Канда, облизывая уже успевшую затянуться ранку на губах, подается назад, но хватка Волкера оказывается мертвой, не давая отстраниться ни на шаг, — Ты все утро это делаешь!
-Делаю что, Канда? – спокойно, пытаясь сдерживать рвущуюся улыбку, спрашивает Аллен. Ведь Канда, он как ребенок. Наивный испуганный ребенок, что прячется за стенками и масками, слишком боясь боли, слишком боясь довериться…
Но, черт подери, сейчас этот самый Канда открыто ревнует! Он ревнует! Ревнует его, Аллена, и это чувство настолько сносит рассудок, что Волкер едва удерживается оттого, чтобы не наброситься на упрямого гордого мечника прямо здесь.
-Шатаешься по этажам Ордена и все чертово утро благодаришь всех и каждого! Улыбаешься и благодаришь, будь все проклято! Какого черта происходит, кретин седоволосый?!!
-Тш-ш-ш… Глупый… Мой глупый-глупый Канда… Я хотел оставить тебя на десерт, но… — тихий шепот превращается в едва уловимый хрипловатый стон, когда Аллен внезапно завладевает губами не ожидавшего ничего подобного Канды, страстно раздвигая их языком, вторгаясь в глубины рта, исследуя, лаская, дразня… — Спасибо тебе, Канда…
-Мо-мояши…? – в черных глазах больше нет ни злости, ни пылающего ненавистью огня. Нет, теперь в них тлеют огоньки обожаемого Алленом смущения и детской растерянности, в которой до дрожи в кончиках пальцев хочется раствориться…
-Спасибо, что ты есть. Спасибо, что такое чудо досталось именно мне… И знаешь, Канда, я никогда и ни за что тебя не отпущу…
Тихий стон и новый поцелуй уносит все прочие мысли, оставляя за собой лишь белесый занавес чистейшего наслаждения…
-Почему…. Мояши…?
-Потому что ты – мой возлюбленный, Канда… — ладонь Аллена ложится на поалевшую щеку, когда губы седовласого экзорциста начинают исследовать соблазнительную шейку, уши, скулы…, — А еще, баКанда… Сегодня день Благодарения… Слышал о таком?