Солнце в твоих глазах

Юноки уже собирался сесть в машину, когда вдруг услышал за спиной знакомый голос, произносящий знакомое имя.
— Так куда мы пойдем, Хихара-сенпай?
Юноки посмотрел назад. Хино Кахоко и Хихара Казуки вместе выходили из школьных ворот, о чем-то беззаботно разговаривая. Юноки развернулся к ним и с мягкой улыбкой заметил:
— Кажется, вы хорошо проводите время.
— Юноки! – весело отозвался Казуки. Хино охотно объяснила, что они вместе идут выбирать подарок старшему брату Хихары-сенпая. Пока Казуки несколько смущенно объяснял, что у Хино тоже есть старший брат, которому она дарила подарки, поэтому она может помочь ему с выбором, на красивом лице Юноки все явственнее проступало удивление, и его светло-карие глаза медленно распахивались. Когда Казуки закончил говорить, Юноки удалось взять себя в руки. Он снова улыбнулся и неожиданно предложил:
— Хихара, а как насчет того, чтобы проехаться в моей машине? Я могу подвезти вас до торгового центра и помочь подобрать подарок.
— Правда? Вот здорово! Спасибо, Юноки! – по-детски обрадовался Казуки.
Окажись здесь поклонницы Азумы (хотя они наверняка были где-то неподалеку – каждую свободную, да и не только свободную, минуту своей жизни они посвящали своему обожаемому Юноки-сама), они наверняка прослезились бы от умиления благородством и великодушием своего кумира. Вот так запросто предложить свою помощь другу, хотя у него у самого несомненно много дел… Некоторые, подметив вызванное словами Хино о совместном походе в магазин удивление Юноки, возможно, разглядели бы за этим ревность – то, что первый красавец Академии Сейсо симпатизировал скрипачке, стало очевидно еще в первый день их знакомства, — и они были бы почти правы. Юноки действительно ревновал. Но отнюдь не Хино Кахоко.
День прошел на удивление весело – Юноки далеко не часто приходилось гулять с друзьями по магазинам, и это занятие его весьма позабавило. Он порадовался, что присоединился к ним, пускай даже его самовольство и могло рассердить бабушку. Азума не боялся бабушкиного недовольства – по его мнению, эта прогулка вполне того стоила.
Но только ему самому известно, как ему удавалось сдерживаться весь этот день. Впрочем, он уже настолько привык притворяться, что достиг в этом деле удивительных высот. Улыбающаяся и дружелюбная маска идеального юноши давно стала его вторым лицом, и все знали его именно таким – очаровательным и любезным молодым аристократом, первым красавцем Академии Сейсо и лучшим учеником школы. Обычно Юноки ничего не стоило поддерживать этот образ, и в тот день он не изменил себе, ни разу даже на долю секунды не приоткрыв своего настоящего лица, он продолжал мило улыбаться и как ни в чем не бывало разговаривать с друзьями, но что он при этом чувствовал – было ведомо только ему одному.
Как его словно пронзило током, когда Хино сказала, что они вместе с Хихарой идут в торговый центр, как у него екнуло сердце, когда Казуки совершенно искренне заявил, что Хино-тян красивая (и Юноки пришлось с самым что ни на есть невинным видом подтвердить это), как у него каждый раз спирало в груди от вида веселящихся и беззаботно смеющихся вместе Хино и Хихару – все это он тщательно прятал за своей обычной мягкой и доброй улыбкой. И если бы кто-то заметил, каким взглядом Юноки смотрел на трубача и скрипачку, возящихся с бейсболкой и с шутками нахлобучивающих ее на голову друг другу, он бы затруднился сказать, чего в нем было больше – не то недовольства, не то ущемленного достоинства, не то обиды, не то ревности… не то грусти.
Вечером, уже купив подарок, они стояли на мосту, попивая коктейли, и Хихара вспомнил, как он и Юноки впервые встретились. Азума мысленно улыбнулся, тоже предаваясь воспоминаниям. Еще тогда его заинтересовал этот жизнерадостный и сверхэнергичный парнишка, принявший его за своего сенпая. Хихара вел себя так естественно и непринужденно, говорил так радостно и искренне, улыбался так солнечно и дружелюбно, что Юноки даже удивился его неиссякаемому оптимизму. Казуки был честен и откровенен как со всеми окружающими, так и с самим собой. Он сиял всегда и всем – как солнце, доброе, веселое, ласковое весеннее солнце, всем стремящееся подарить частичку своего тепла и во всех пробуждающее ответное чувство, солнце, глядя на которое, тоже хотелось независимо ни от чего улыбаться и радоваться жизни. Такой свободный в своей искренности, такой естественный в своей благожелательности и такой забавный в своей непосредственности.
И в глазах его Юноки видел солнце. И в его музыке слышал пение солнечных случай. И в его смехе ему чудился задорный смех солнечных зайчиков. И улыбка его сияла как солнце.
И Юноки больше всего на свете хотел видеть это солнце в своих руках.
Желание навязчивое и эгоистичное.
И, возможно, невыполнимое.
Но Юноки всегда добивался своих целей – любыми средствами – и никогда не отказывался от того, чего хотел.
И на сидящую слева от него Хино, которую он любезно предложил довезти до дома, Юноки смотрел со спокойной решимостью и сдержанной холодностью.
Он никому не собирался уступать.
И ей – тоже.

Солнце медленно клонилось к западу, и небо расчерчивалось яркими красно-золотыми, нежно-медовыми и светло-желтыми полосами, однако до темноты было еще далеко. Академия Сейсо была почти пуста – только немногие ученики музыкального крыла все еще репетировали в аудиториях. Юноки тоже хотел потренироваться, прежде чем идти домой, но играть в специальных аудиториях он никогда не любил, поэтому решил подняться на крышу Академии, где часто репетировали на переменах участники музыкального конкурса.
Уже на последнем лестничном пролете Юноки услышал бодрое, задорное, такое знакомое пение трубы. Он вскинул голову – «Неужели?», — и продолжил подниматься, ускорив шаг.
Юноки остановился перед ведущей на крышу дверью, взялся за ручку, постоял не-много, прислушиваясь к звукам музыки, и наконец медленно открыл дверь.
Ветер дунул ему в лицо, откинув назад аккуратно расчесанные темно-фиолетовые волосы, а в уши ворвался веселый голос трубы. Казуки стоял у края крыши, повернувшись лицом к западу, и медленно заходящее солнце словно обволакивало своим мягким, ласковым светом его высокую фигуру.
Юноки замер. Хихара, услышав, что кто-то вошел, перестал играть и обернулся. Увидев друга, он как обычно расцвел дружелюбной и радостной улыбкой.
— Юноки! Привет! – он положил трубу в футляр и в два прыжка подскочил к другу. – Тоже решил позаниматься?
— Да, — ответил Азума, прикрывая дверь. – Как твои успехи, Хихара?
— Все отлично! – подмигнул ему сияющий Казуки. Юноки внимательно посмотрел на него.
— Ты выглядишь таким счастливым в последнее время, Хихара. Случилось что-то хорошее?
На лице Казуки проступило легкое смущение.
— Да, наверно… Знаешь, я… — он взлохматил и без того растрепанные темно-салатовые волосы, а потом поднял глаза на Юноки и, еще шире улыбнувшись, как ни в чем не бывало сказал: — Я влюбился в Хино-тян!
У Юноки в груди словно что-то разорвалось. Глаза широко распахнулись, пальцы до хруста сжали ручку футляра с флейтой, а сам он просто прирос к месту, не зная, что ответить.
А что он должен был ответить?
«Я так рад за тебя, Хихара. Это замечательно. Вы с Хино-сан такая чудесная пара», — вот что он должен был сказать и улыбнуться, показывая, что счастлив за друга.
Но ничего даже отдаленно похожего на радость Юноки не испытывал. Наоборот, так больно, так обидно, так горько ему не было никогда.
— Ну, знаешь, я понял это после той нашей игры с Цутиурой, — продолжал Казуки, словно не замечая его замешательства. – Она тогда заклеила мне пластырем царапину на руке и…
Он еще что-то говорил, но Юноки не разбирал, что именно. Слова Хихары о его любви вылились на Юноки как ушат ледяной воды, и теперь Азуме казалось, что он скован льдом, который не дает ему двигаться и говорить.
Но если это лед, то почему все его тело так пылает, словно в лихорадке?
— Ты… влюбился… в Хино? – произнес вдруг Юноки не своим голосом. Точнее, своим, именно своим – своим настоящим голосом, частью его настоящего облика, столкнуться с которым довелось пока одной только Хино. Казуки, впервые услышавший у друга такие интонации, удивленно уставился на него.
И тут Юноки взорвался.
— Не может… Ты не можешь влюбиться в нее! – выкрикнул он, роняя футляр, и, бросившись вперед, схватил Казуки за плечо. – И она тебя не любит! Я – я люблю тебя!
Хихара успел только недоуменно распахнуть глаза и приоткрыть рот, как Юноки резко приблизился к нему и поцеловал его в губы.
Казуки, то ли просто ошарашенный, то ли просто не верящий происходящему, сначала даже не сопротивлялся. Наконец опомнившись, он попытался вырваться из хватки Юноки, но тот не позволил ему это сделать и разорвал поцелуй только тогда, когда сам захотел.
— Она не любит тебя! – яростно повторил Азума. – И не может любить так, как я!
— Юноки… — потрясенно прошептал Хихара, в полной растерянности глядя на него.
Юноки, схватив Казуки за плечи, толкнул его назад и прижал к стене, впившись в него пылающим взглядом. Хино, увидев сейчас Казуки, узнала бы у него это выражение лица – растерянное, удивленное, непонимающее, — почти такое же, как в тот раз, когда в тренировочном лагере он случайно упал вместе с ней на кровать, — но сейчас к его недоумению примешался страх – или, скорее, испуг. Спутанные волосы цвета молодой листвы, в беспорядке спадающие на лоб, такие красивые и лучистые золотисто-медовые глаза – словно расплавленный кусочек солнца, — рот слегка приоткрылся, — он был так красив и очарователен в своем растерянном недоумении – как ребенок, не понимающий сути проступка, за который его отчитывают, — что Юноки умилился, и гнев его слегка приутих. Он с улыбкой любовался потрясенной мордашкой Хихары, а потом придвинулся к нему еще ближе. Казуки откинул было голову назад, но позади была стена, и Хихаре ничего больше не оставалось, кроме как прижаться к ней.
— Юноки…
Азума положил ладонь ему на щеку, нежно провел ею сверху вниз и, приблизив свое лицо к его лицу почти вплотную, так, что смог почувствовать его горячее дыхание на своей коже, прошептал:
— Я люблю тебя… Казуки.
И впился жадным поцелуем в его губы.
Прижатый к стене Хихара слабо и неумело сопротивлялся. Он боялся отталкивать друга, чтобы не сделать ему больно, а вырваться из на удивительно цепкой и сильной хватки Юноки не мог. Азума, не прекращая поцелуя, резким движением распахнул его рубашку и, опустив голову, повел дорожку поцелуев через шею к груди.
— Ю… ноки… Перестань! – красный как рак Хихара еще пытался освободиться, конечно же, без малейшего намека на успех. – Прекрати, Юноки!
Юноки только усмехнулся.
— Прекратить? Ни за что. Я столько этого ждал, — он поднял голову и посмотрел прямо в глаза Хихаре. Взгляд его, лишенный привычный мягкости и доброты, казалось, пронизывал насквозь, и Казуки вздрогнул.
— Я никому тебя не отдам, — прошептал Юноки, лаская пальцами его щеку. – Никому. И ей – тоже.
— Юно…
Не дав Казуки договорить, Азума снова накрыл его рот своим губами, обхватил за талию и повалил прямо на крышу.
— Никому… не отдам… — шептал Юноки, осыпая поцелуями его глаза, щеки, нос, губы и подбородок. – Никому… Ни за что… Ты мой… Ты только мой…
— Ю… но… ки… — бормотал Хихара, мотая головой и пытаясь уйти от его губ, но, разумеется, только раззадоривая Юноки.
Азума, сдернув рубашку Казуки вниз, принялся покрывать поцелуями его шею, плечи и ключицы, а потом опустился ниже, щекоча губами живот, и коснулся рукой ремня на брюках Хихары. Казуки дернулся, попытался сесть, но Юноки решительно повалил его обратно, слегка склонил голову набок, любуясь испуганным выражением лица Хихары. Казуки смотрел на него своими огромными золотистыми глазами – в них плескался страх, удивление, неверие, мольба. Два кусочка солнца, смотрящие прямо в душу, но не видящие в ней ни причин, ни объяснений, ни смысла. И Юноки снова улыбнулся – но уже ласково, любяще, успокаивающе, — и нежно провел тыльной стороной ладони по щеке Хихары.
— Казуки… — прошептал он, снова наклоняясь к нему. Хихара уже не отворачивался и не отбивался – только потрясенно смотрел на него.
Душа человека – потемки, Юноки знал это. Но даже такие мрачные и запутанные потемки, как сумрак его души, может осветить и согреть неожиданно найденное, теплое, светлое и любимое солнце.
— Солнце… Ты – мое солнце… — шептал он, сжимая Казуки в объятиях и целуя его лицо, шею и плечи.
«Мое ненаглядное солнце… Мое чудесное, драгоценное, самое прекрасное и любимое солнце…»
Шорох одежды, исступленный шепот Юноки, всхлипы Казуки, вечер, наполненный звукам поцелуев и давно рвущимися из груди признаниями.
«Мое дивное солнце… Только мое…»

А потом Казуки, укрытый пиджаком флейтиста, дремал, лежа на коленях присло-нившегося к стене Юноки, а тот, глядя на него полным любви взглядом, ласково перебирал пальцами его растрепанные волосы и трепетно касался его щек. Казуки изредка что-то бормотал и слегка ворочался в полудреме, а Юноки улыбался – не фальшиво заботливой и идеально-учтивой улыбкой, которая являлась частью его маски, а искренней, теплой, нежной и любящей улыбкой. Улыбкой человека, сердце которого отдано другому и который счастлив от осознания этого.
Юноки наклонился и прикоснулся губами к щеке Казуки.
«Мое солнце».

Парящий над крышей Лили хмуро посмотрел на них.
«Они хотели любви между участниками соревнований? Они ее получили!»
И музыкальный эльф, недовольно тряхнув крылышками, полетел вниз, к школьному саду.
Откуда вскоре раздался знакомый каждому ученику Академии Сейсо звон колоколов.
Казуки слегка заворочался, но не проснулся. Юноки удивленно поднял голову, вслушиваясь в звон, улыбнулся и снова опустил глаза на спящего у него на коленях Казуки.